Трумен Капоте - Другие голоса, другие комнаты

Трумен Капоте

Другие голоса, другие комнаты

Ньютону Арвину

Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Нынче путешественник должен добираться до Нун-сити как сумеет: ни поезда, ни автобусы в ту сторону не идут, только грузовик скипидарной компании «Чуберри» шесть раз в неделю приезжает в соседний городок Парадайс-Чепел за почтой и припасами, и, если вам надо в Нун-сити, шофер Сэм Редклиф может вас подбросить. Поездка тряская, на что ни сядь; ухабистые дороги живо разболтают даже новенькую машину, и приезжие остаются недовольны. Да и края тут унылые; в болотистых низинах цветут тигровые лилии с голову величиной, зеленые бревна светятся в илистой воде, как тела утопленников, едешь иной раз, и ничто не шелохнется окрест, кроме дымного столбика над печальной фермой да узкоглазой птицы, кругами парящей над глухим сосновым лесом.

Из глубинки в Нун-сити ведут две дороги: одна с севера, другая с юга; эта вторая чуть получше первой, хотя разница невелика: километр за километром тянутся обе сквозь болота, леса и поля, и ни души нигде, только изредка встанет у дороги щит с рекламой пятицентовых сигар «Ред дот», ситро «Доктор Пеппер» и «Нэхи», микстуры Гроува и одеколона. Как дальний гром громыхают под проезжим колесом деревянные мосты над гнилыми речушками с именами сгинувших индейских племен, стада свиней и коров бродят по дорогам где попало, да иногда фермерская семья разогнется над бороздой, чтобы помахать быстрой машине, и грустным взглядом будет провожать ее, покуда она не скроется в рыжей пыли.

Однажды знойным днем в Парадайс-Чепеле, когда шофер скипидарной компании Сэм Редклиф, рослый и лысоватый человек с грубым мужественным лицом, жадно пил пиво в кафе «Утренняя звезда», к нему, обняв за плечи незнакомого мальчишку, подошел хозяин кафе.

— Здорово, Сэм, — сказал хозяин, которого звали Сидни Кац. — Тут, видишь, парнишка хотел бы доехать с тобой до Нун-сити. Со вчерашнего дня не может отсюда выбраться. Не подвезешь, а?

Редклиф поглядел на мальчика поверх стакана, и мальчик ему не очень понравился. У шофера были свои представления о том, как должен выглядеть настоящий мальчишка, а этот в них как-то не укладывался. Уж больно он был хорошенький, хрупкий и белокожий, уж больно правильны были черты его нервного лица, а глаза, большие и карие, смотрели по-девичьи нежно. В коротких каштановых волосах выделялись чисто золотые пряди. Усталое, умоляющее выражение застыло на его худом лице, и плечи сутулились не по-детски. На нем были мятые белые льняные штаны, синяя рубашка с расстегнутым воротом и сильно поношенные коричневые туфли.

Стерев пену с верхней губы, Редклиф спросил:

— Как тебя звать, мальчик?

— Джоул. Джо-ул Хар-ри-сон Нокс. — Он произнес имя раздельно, словно обращался к глухому, но голос его был необычайно тих.

— Вон что? — протянул Редклиф, опустив на стойку порожний стакан. — Богатое имя у тебя, мистер Нокс.

Мальчик покраснел и повернулся к хозяину.

— Он хороший мальчик, — поспешил вмешаться тот. — И умненький. Такие слова знает, каких мы с тобой и не слышали.

Редклиф был раздосадован.

— А ну, Кац, по второму, — велел он. И когда хозяин укатился за новым стаканом пива, Сэм дружелюбно сказал мальчику: — Не хотел тебя дразнить. Ты из каких краев?

— Из Нью-Орлеана. Я уехал оттуда в четверг, сюда приехал в пятницу, а дальше — никак. Никто меня не встретил.

— Вон что, — сказал Редклиф. — К родственникам едешь в Нун-сити?

Мальчик кивнул.

— К отцу. Буду жить с ним.

Редклиф поднял глаза к потолку, несколько раз пробормотал: «Нокс», потом недоуменно помотал головой:

— Нет, никого, по-моему, не знаю с такой фамилией. Скажи, а ты не ошибся адресом?

— Нет, — ответил мальчик, ничуть не встревожась. — Спросите мистера Каца, он слышал об отце, я показывал ему письма, и… Подождите. — Он побежал между столиками в глубину сумрачного кафе и вернулся с громадным жестяным чемоданом, судя по его гримасе, очень тяжелым. Чемодан был весь покрыт яркими, но потертыми наклейками из самых дальних мест на свете: Париж, Каир, Венеция, Вена, Неаполь, Гамбург, Бомбей и так далее. Странно было видеть такой предмет жарким днем в захолустном городке Парадайс-Чепел.

— Ты побывал во всех этих местах? — спросил Редклиф.

— Не-е-е, — ответил мальчик, возясь со старым кожаным ремнем, скреплявшим чемодан. — Это дедушкин; дедушка был майор Нокс, вы, наверное, читали о нем в книжках по истории. Он был известным человеком в Гражданскую войну. В общем, с этим чемоданом он поехал в свадебное путешествие вокруг света.

— Вокруг света? — на Редклифа это произвело впечатление. — Богатый человек был, а?

— Ну, это давно было. — Мальчик порылся в аккуратно сложенных пожитках и вынул тонкую пачку писем. — Вот они.

Перед тем как раскрыть письмо, Редклиф повертел его в руках; наконец осторожно вынул неловкими пальцами тонкий зеленый листок и, шевеля губами, стал читать:

Эдв. Р. Сансом, эск., Скаллиз-Лендинг, 18 мая 19…

Любезная Эллен Кендал, благодарю Вас за столь скорый ответ на мое письмо — он пришел обратной почтой. Да, действительно, получить известие от меня после двенадцатилетнего перерыва несколько странно, но уверяю Вас, столь долгое молчание вызвано было уважительными причинами. Однако, прочтя в «Таймс-пикиюн», на воскресный выпуск которой мы подписаны, о кончине моей прежней жены, да упокоит Господь ее добрую душу, я тотчас рассудил, что единственным достойным решением будет вновь вернуться к моим родительским обязанностям, неотправляемым, увы, уже столько лет. И моя нынешняя супруга, и я были рады (более того, совершенно счастливы!), узнав, что Вы готовы пойти навстречу нашему желанию, хотя, как Вы заметили, Ваше сердце будет разбито. И мне не понять всю тяжесть Вашей жертвы, если сам я испытал подобные чувства, когда был вынужден после той ужасной истории покинуть моего единственного и бесконечно дорогого мне ребенка в младенческом возрасте. Но все это дело прошлое. Будьте покойны, моя добрая леди, мой сын найдет у нас в Лендинге красивый дом, здоровую пищу и культурное общество.

Теперь что касается переезда: нам бы очень хотелось, чтобы Джоул прибыл сюда не позже 1-го июня. Из Нью-Орлеана он должен доехать на поезде до Билокси, в каковом пункте сойти и приобрести автобусный билет до Парадайс-Чепела, города в тридцати километрах к югу от Нун-сити. В настоящее время мы не располагаем моторным экипажем; поэтому лучше всего, если он заночует в П.-Ч., где над кафе «Утренняя звезда» имеются номера, а потом уже будет доставлен к нам. Присовокупляю чек для покрытия расходов, с которыми это может быть сопряжено.

Редклиф, озадаченно хмурясь, вздохнул и засунул письмо в конверт, как раз когда подоспел хозяин с пивом. Шофера привели в недоумение две вещи; во-первых, почерк: коричневое, цвета засохшей крови, кружево завитушек, витиеватые "н" с изящными кружочками вместо перекладин. Что это, к черту, за мужчина, который так пишет? И во-вторых:

— Если папа твой Сансом, почему ты назвался Ноксом?

Мальчик смущенно потупился.

— Да вот, — он взглянул на Редклифа с упреком, словно шофер у него что-то отнял, — они развелись, и мама всегда звала меня Джоулом Ноксом.

— Э-э, милый, — сказал Редклиф, — зря ты ей разрешал. Запомни: отец есть отец, что бы ни было.

Мальчик просительно обернулся теперь к хозяину в поисках поддержки, но тот, избегая его взгляда, отошел, чтобы обслужить другого посетителя.

— Я его никогда и не видел, — сказал Джоул, бросив письмо в чемодан и застегивая ремень. — А вы знаете это место? Скаллиз-Лендинг.

— Лендинг? Знаю-знаю, как не знать. — Редклиф сделал большой глоток, зычно рыгнул и улыбнулся. — Будь я твой папка, спустил бы тебе портки да влепил пару горячих. — Потом допил стакан, шлепнул на стойку полдоллара, поднялся и, стоя на месте, задумчиво скреб щетинистый подбородок, пока часы на стене не пробили четыре. — Ладно, сынок, давай двигаться, — сказал он и сразу направился к двери.

Секунду поколебавшись, мальчик поднял чемодан и пошел за ним.

— Не забывайте нас, — механически сказал им вдогонку хозяин.

Машина была «форд»-пикап. В кабине сильно пахло бензином и нагретой солнцем кожей. Мертвый спидометр окоченел на 30-ти. Ветровое стекло было заляпано разбитыми насекомыми, покрыто дождевыми разводами, а по одной его половине лучами разбегались трещины. На рычаге скоростей красовался игрушечный череп. Колеса — тук-тук — постукивали на спусках, подъемах и поворотах шоссе.

Джоул забился в угол кабины и, облокотившись на подоконный выступ, обхватив подбородок ладонью, боролся со сном. С тех пор как он выехал из Нью-Орлеана, ему и часа не удалось вздремнуть: стоило закрыть, как сейчас, глаза, и оживали отвратительные воспоминания. Одно особенно донимало: он стоит у прилавка в магазине, мать — за ним, а на улице январский дождь застывает сосульками на голых сучьях. Они вместе вышли из магазина и шагали по тротуару молча; он держал над матерью ситцевый зонт, а она несла пакет с мандаринами. Прошли мимо дома, где играл рояль, — музыка звучала грустно под пасмурным небом, но мать сказала, что песня красивая. И когда вернулись, мать уже напевала, но ее знобило, она легла, пришел врач и приходил ежедневно больше месяца, и тетя Эллен была с ними, всегда улыбалась, и врач улыбался, а несъеденные мандарины съеживались в леднике; когда все кончилось, он переехал к Эллен, в убогий, на две семьи, дом у озера Понтчартрейн.