Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова
Перечитали четвёртый пункт:
«При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».
— А что тебя смущает? — поинтересовался Молотов. — Приписать сюда, что ли, фрукты и ягоды, яйца и молоко? Смысл-то понятен!
Уже два часа члены Политбюро и Совнаркома обсуждали совместную директиву «О мобилизации всех сил и средств на разгром фашистских захватчиков». Было 29 июня, воскресенье, начало второй недели войны. За предыдущие дни войну СССР объявили, помимо Германии, Италия и Румыния, Словакия, Финляндия и Венгрия.
То, что Сталин обдумывал 22 июня, приобретало законченные формы: страна превращалась в единый военный лагерь. Эта последняя директива охватывала всё. В ней было указание армии отстаивать каждую пядь Советской земли. Был призыв к народу организовать всестороннюю помощь армии (мобилизация, снабжение, транспорт, помощь раненым). Было указание крепить тыл Красной Армии, подчинив интересам фронта деятельность всех предприятий. Тех, кто оставался на территории, занятой врагом, директива ориентировала на создание партизанских отрядов и диверсионных групп.
Пункт шестой требовал немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникёрством и трусостью мешает делу обороны, — невзирая на лица.
— А впрочем, нормально, — согласился Микоян с формулировкой четвёртого пункта и глянул на товарища Сталина. Тот молча прогуливался вдоль стола, попыхивая трубкой.
— Может, мы хотим оставить немцев голодными? — заговорил он, и сам же ответил: — Мы, конечно, хотели бы этого. Или, может, мы хотим оставить голодными советских людей, которые вынужденно остаются на оккупированной территории? Нет, этого мы не хотели бы. Но смысл пункта об угоне паровозов, вывозе горючего и хлеба — не в том, чтобы кого-то оставить голодным. Смысл — заставить Гитлера тратить на подвоз продовольствия и горючего тот ресурс, который, если бы он получил в сохранности наши склады и паровозы, он мог бы использовать на доставку в район боевых действий вооружений, боеприпасов, живой силы… И это утяжелило бы положение Красной Армии.
Походил ещё немного, повторил вопрос:
— Возражения по директиве есть?
Возражений не было. Проголосовали, отдали правленый текст на перепечатку. Участники заседания потянулись на выход, остались только члены Политбюро.
Они собирались обсудить происходящее на фронте, но обсуждать как раз было нечего.
— Нет новостей! — недовольно махнул трубкой Сталин. — Нет! И не потому, что нет, а потому, что отсутствует связь с войсками! Как вам это нравится?
— Нам это совсем не нравится, — ответил Молотов, а Берия тут же подхватил:
— Отсутствие связи вызывает вопросы, товарищ Сталин. За связь в Красной Армии отвечает начальник Генштаба товарищ Жуков. И он даже неделю спустя после начала войны связь не обеспечил! А у меня, например, есть связь с моими подразделениями.
— Да, — кивнул Сталин. — Пограничники — молодцы.
— Ни одна из пограничных застав самовольно не ушла с позиций, товарищи, — сказал Берия. — Кто не погиб в бою, отходил только по приказу.
— В ваших частях, товарищ Берия, больше порядка, — прогудел Молотов. — Как мы теперь знаем, армия не везде выполнила Директиву № 1. А все пограничные войска были приведены в полную боевую готовность вовремя.
— По моему приказу даже раньше, чем была подписана директива, — подтвердил Берия. — Не только пограничные, но и внутренние войска. Скажем, армейские драпанули из Бреста уже в восемь часов утра, а мой 132-й отдельный конвойный батальон остался. Не исключаю, он даже сейчас ведёт бой в Брестской крепости.
— Мы вчера обсуждали, как усилить армию за счёт войск НКВД, — напомнил Сталин.
Берия кивнул:
— Мы в наркомате обсудили ночью, что можно сделать. Готовы немедленно приступить к формированию пятнадцати дивизий.
В кабинет быстро, но бесшумно вошёл помощник Сталина, Поскрёбышев:
— Товарищ Сталин, западные радиостанции сообщают о падении Минска. Включить?
— Да.
Пока слушали сообщение, Берия вышел в приёмную. Вещание шло на русском языке, с восторженными похвалами непобедимой германской армии и язвительными комментариями по поводу трусливых русских дикарей.
— Генштаб нам об этом не сообщал, — задумчиво произнёс Сталин. — А обязан был. Неужели это правда, а Жуков с Тимошенко не знают?
Он вопросительно посмотрел на вернувшегося Берию, не сомневаясь, что тот из приёмной выяснил обстановку.
— Немцы в город ещё не вошли, но Красная Армия его покинула, — подтвердил Лаврентий Павлович. — Бои ведут чекисты и внутренние войска НКВД. По моему приказу они и должны покидать населённые пункты последними, обеспечивая порядок и помогая гражданам с эвакуацией.
Сталин позвонил в Наркомат обороны маршалу Тимошенко. Спросил:
— Товарищ Тимошенко, есть ли новости о положении в Минске?
— Нет, товарищ Сталин. Ничего конкретного о положении на западном направлении сказать не могу.
— А мы можем сказать вам, что Минск войска сдали.
— Я не могу этого подтвердить, товарищ Сталин.
— Не кажется ли вам странным, что нарком обороны, председатель Ставки Главного Командования не знает того, о чём сообщают иностранные радиостанции?
— Я бы не стал верить этим радиостанциям без проверки. Не вы ли, товарищ Сталин, учили нас не поддаваться на провокации?
— Мы учили вас оборонять страну, а не сдавать города! Мы проверили факт оставления Минска войсками. Он подтверждён.
— Я вижу, вы недовольны мной.
— А мы видим, вы слишком раздражены и теряете власть над собой.
— Раз я плохой в ваших глазах, прошу отставку.
Сталин отодвинул от уха трубку и пробормотал про себя:
— Этот чёрт орёт во всю грудь, ему и в голову не приходит, что он меня оглушает. — И снова в трубку: — Что? Отставку просите? У нас отставок не просят, а мы их сами даём.
— Если вы находите нужным, дайте сами.
— Дадим, когда будет надо, а сейчас советую не проявлять нервозности…
Сталин повесил трубку, сказал соратникам, качая головой:
— Интересная у нас армия. В мирное время дня не было, чтоб в газетах не писали о военных гениях, которые заполнили чуть ли не весь Генштаб. А как до войны дошло, так нарком обороны просится в отставку, а начальник Генштаба объясняет своё незнание обстановки нехваткой полевого кабеля… У вас что, товарищ Поскрёбышев?
— Срочная телеграмма из Гомельского обкома.
— Телеграмма? Вот вам, товарищи! Они говорят, связи нет! А партийные власти шлют из района боёв телеграммы. У них связь есть!
Взял телеграмму, передал Маленкову:
— Прочитайте вслух, пожалуйста.
Маленков, откашлявшись, прочитал:
«Бюро Гомельского обкома информирует Вас о некоторых фактах, имевших место с начала военных действий и продолжающихся в настоящее время:
1. Деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу.
27 июня группа колхозников Корналинского сельсовета Гомельского района задержала и разоружила группу военных, около 200 человек, оставивших аэродром, не увидев противника, и направляющихся в Гомель. Несколько небольших групп и одиночек разоружили колхозники Уваровического района.
2. Незнание командованием дислокации частей, их численности, вооружения, аэродромов, снаряжения, дислокации баз Наркомобороны, их количества и содержимого в районе его действия тормозит быструю организацию активного отражения противника.
3. Посылка безоружных мобилизованных в районы действия противника (27 июня по приказу командующего в Жлобине было выгружено 10 000 человек, направляемых в Минск).
4. Всё это не даёт полной возможности сделать сокрушительный удар по противнику и отбросить его, а, наоборот, создало сейчас большую угрозу для Гомельского участка фронта и тем самым создаёт угрозу прорыва противника в тыл Киевского участка фронта».
Сталин взял телеграмму, засунул во внутренний карман. Хлопнул себя по колену:
— Вот что, товарищи. Мы — власть политическая, а целиком зависим от бездействия власти военной. Это недопустимо. Мы рискуем повторить судьбу правительства Польши, да только бежать нам некуда. Немедленно едем в Наркомат обороны.
