Вихрь - Йожеф Дарваш
Подполковник
К сожалению, мне чаще приходится иметь дело с теми, на кого поступают жалобы, кто совершает ЧП. Он не был в их числе, и потому я никак не могу вспомнить его лица.
Жители села называют его своим сыном.
А солдаты взвода обратились ко мне с просьбой не занимать его койку. Пожалуй, они правы, хотя в уставе такое не предусмотрено. Пусть он останется среди них…
РАССКАЗЫ
Пал Сабо
1945
Члены комиссии по разделу помещичьей земли медленно двигались впереди, остальные за ними на небольшом расстоянии. Шли отнюдь не строем, как солдаты, и не парами, а просто толпой. Одни шли по тропе, меся грязь, другие — по обочине, а третьи — прямо по пахоте. Часто переходили с одного места на другое: таков уж человек — все ему кажется, что там, где идет другой, дорога лучше. Вот и переходили с одного места на другое.
Моросил мелкий дождь, похожий на туман. Люди шли, втянув головы в поднятые воротники. Было холодно и сыро. Первый день раздела помещичьей земли пришелся на середину марта.
До этого была исписана куча бумаги: одних вносили в список на получение земельного надела, других исключали, считали, пересчитывали. И вот наконец список этот готов. Под мышкой у каждого колышек с дощечкой, на которой написана собственная фамилия.
— Эй, люди, и зачем нам мокнуть под дождем? Успеем разделаться с этим делом и завтра! — крикнул кто-то из шедших сзади.
Это был, видимо, один из тех, кто не спал уже несколько ночей, ломая себе голову над тем: брать ему надел или отказаться? А то, чего доброго, вернется старая власть… В восемнадцатом году так уже было, и отца тогда здорово избили. Так избили, что он до сих пор волочит одну ногу.
— А ты что, боишься — растаешь? — язвит кто-то из числа тех, с кем лучше не связываться. На вид вроде человек приличный, но все-таки лучше его не трогать. На ногах у него изношенные грубые солдатские ботинки, которые пропускают воду. Лицо посинело от холода, из носа течет.
— Когда на поденщину ходил, тогда небось дождя не боялся? — пускает шпильку другой.
И тут все общество обрушивается на колеблющегося:
— Если струсил, тогда валяй домой! Быстро же ты стал господином!
— А тебя, я вижу, демократия увлекла! — отругивается бедняга и больше уже не говорит ни слова, делая широкие шаги, так что грязь летит из-под ног.
Председатель земельной комиссии — он несет на плече цепь, которой будет отмерять участки наделов, — оборачивается и говорит:
— Собственно, если хотите, можно ведь и отложить…
— Что такое? Как так отложить?.. — возмущается крестьянин Михай Чере и, неожиданно поравнявшись с соседом, начинает объяснять тому: — Что бы ни случилось, а землю мы сегодня все равно поделим! Каждый свое получит, кому что полагается! По-честному. Правильно я говорю, крестник?
— Правильно, крестный… Истинная правда… — отвечает крестьянин и еще крепче зажимает под мышкой четыре колышка. Выбрасывая вперед ногу, он поднимает ею целый фонтан грязи, которая летит далеко во все стороны.
Идут, переговариваясь между собой. Всех их мочит дождь. Одни из них еще молоды, другие — в годах, они принадлежат к разным партиям, но сейчас все они просто люди, крестьяне.
— Бумажки у тебя, свояк? — спрашивает председатель комиссии, оборачиваясь назад.
— У меня, свояк, у меня.
— Значит, списки у тебя?
— У меня.
— Ну, тогда… — Председатель останавливается перед канавой, которая отделяет господскую землю от общинной земли.
Крестьяне выходят к канаве, счищают с сапог и ботинок комки грязи, закуривают, а сами поглядывают на господскую землю. Они часто переступали через эту канаву — когда шли на поденщину и когда хотели что-нибудь стянуть с господского поля: тыкву или несколько початков кукурузы…
— Мы с этой канавой быстро покончим, — говорит председатель и спускается в канаву.
Крестьяне тянутся за ним. Некоторое время они идут друг возле друга по дну канавы цепочкой, затем передние вылезают из нее. Перед ними расстилается земля, принадлежавшая до сего дня епископу.
— Пошли, люди, пошли! — кричит председатель и разматывает цепь. Какой-то крестьянин подхватывает конец цепи и бежит с нею по прошлогодней борозде.
Дождик все же перестает моросить. Выглянуло солнышко, и грязь на дороге, освещенная солнечными лучами, издалека кажется серебряной.
Раздел земли продолжался в течение нескольких дней. Разделили землю первый раз и тут же решили, что разделили неправильно. Пришлось делить заново. Снова внесли в список всех желающих, причем вместо четырех хольдов каждому выпало по четыре с половиной, да еще осталось около трехсот хольдов. Подсчитали и только теперь узнали, как много земли было у епископа. Решили, что лучше переделить еще раз, лишь бы справедливо вышло. Ускорить раздел земли требовали обстоятельства: во-первых, озимые посевы, во-вторых, политическая необходимость. Пока земля не будет разделена, очень трудно выяснить на селе политическую обстановку. А это очень важно. До этого невозможно даже узнать, кто к какой партии принадлежит.
Когда были присланы делегаты, казалось, что самая сильная партия — это партия мелких сельских хозяев, но потом люди начали намекать то на то, то на это… Председателем комиссии был коммунист, а секретарь — от крестьянской партии.
— Ну, свояк, и с этим разделались… — проговорил секретарь комиссии, обращаясь к председателю, и стал сворачивать цигарку.
— Разделались. Но неприятностей еще много будет…
— Что будет, то будет, но как-нибудь уладим и их. Остальное пойдет легче. Да и собрание нужно провести, — говорит секретарь и с любопытством смотрит на председателя, который к тому же приходится ему свояком.
Председатель удивлен. Он, собственно, тоже подумывал над этим, но вот свояк его опередил.
— Когда будет собрание? Утром или вечером?
— Под вечер. Днем сейчас никакого собрания не соберешь. Разве что в воскресенье…
Разговаривая, оба направляются в село. Погода под вечер установилась хорошая. На меже, отделяющей господскую, землю, собралось много народу: одни пришли просто посмотреть на землю, другие — обойти собственный участок, третьи — постоять
