Катехон - Сухбат Афлатуни
У нее была, вероятно, особая форма клаустрофобии.
Она была из породы пожирателей пространства. Ей было нужно, чтобы оно вертелось вокруг нее, обдавая своими ледяными, теплыми, горячими ветрами. Прожигало своим пестрым огнем. Может, это было связано с ее детским Батуми и морем. Да, моря как такового она не любила. Но само пространство с темной водой, воздухом и облаками… Вода шумела, облака двигались, рвались и темнели. Она стояла и смотрела на них. А они смотрели на нее. Своими воздушно-капельными… глазами… зрачками.
А может, эта тяга была от донецких степей. Пыльных степей, куда ее отправляли пару раз на лето. Сухих и жарких, с пирамидами терриконов. («Что это?» – «Это наши терриконы».) Там жила сестра матери, теть-Шура, такая же шумная и звонкая, как мать. Теть-Шура красила ногти на ногах малиновым лаком. Теть-Шурин голос; запах ацетона, которым сводила остатки лака, и звенящее от сухой жары пространство в терриконах.
Или всё-таки это была отцовская кровь – бодрая кровь немцев-переселенцев, бежавших от своих тесных фахверковых домиков, от своих городков в огромный мир, который предстояло обжить, онемечить и не понять?
Она встречала следы этих переселений.
Она встречала их в Израиле: в теплых и влажных сумерках Хайфы, напоминавших батумские сумерки. Она ходила по Мошава Германит. Вглядывалась в домики, построенные немецкими протестантами-темплерами; не путать с тамплиерами. А когда была в Парагвае, нарочно заехала в Нуэва-Херманию. Но там уже от немецкой колонии ничего не осталось, кроме гордого и глупого названия… Это была идея Бернарда Фёрстера, женатого на сестре Ницше Элизабет. Переселиться в Парагвай, выращивать под гиацинтовым небом Южной Америки чистую арийскую расу. От затеи осталось только имя, «Новая Германия». Нуэва-Хермания. Побродив по городку и попив мате, она уехала.
И конечно, в России. Сколько их сюда двигалось, на кораблях, на бричках, каретах, а то и пешеходным образом, этих немецких крестьян, немецких ремесленников, дворян, священников, с семьями и поодиночке, трудолюбцев и лентяев, с благочестиво сложенными ладонями и с атеистической ухмылкой… Сколько их было, опьяненных этими пространствами, этой необжитой пустотой и безмолвием…
«Ни один город не может построиться и ни одна страна не может образоваться без немцев. Пример: Россия и Америка. Немцы в гражданской жизни нужны как часы, как весы, как аршин… и… как совесть! Да, как совесть! Воля ваша, а с немцами жить если не слишком весело, зато покойно и безопасно» (Фаддей Булгарин, 1835 год).
Из Эрфурта прямых рейсов не было, она летела из Франкфурта. На сердце было свободно и пусто; ноги упирались в чемодан на колесиках, в спину приятно давил рюкзак. Она ехала подготовленной. У нее был русский язык, почти русская внешность и где-то сорок книг, прочитанных по русской истории. Свои русые волосы она заплетала в косу.
11
Долетела хорошо, если не считать казахского немца Сашу, сидевшего рядом. Набрался еще на земле и весь полет дышал на нее этим. Саша следовал в Казахстан и желал общения. В Казахстане у него осталась какая-то недоуехавшая родня; самолет еще не набрал высоту, а она уже знала о ней всё. А Саша всё не замолкал, рыгал, весело извинялся и всё толкал свой нарратив. Как начинал комбайнером, как уехал нах Фатерлянд, где всё, конечно, зер гут, но… Она отворачивалась к иллюминатору. «А тут, слышь, она ему: ну, типа, я от тебя ребенка жду… – снова возникал в ухе Саша. – Киндера, в смысле».
Она привстала, выглядывая свободное место. Самолет был полон.
– Потеряла чего? – спросил Саша.
Жалко, на такой случай затычек для ушей не раздают. И респиратора.
– Хотела пересесть. – Она снова уставилась в иллюминатор; самолет покачивало.
– Почему пересесть?
И тут же почувствовала на ноге что-то теплое и неприятное. Его ладонь.
– Я сейчас вызову бортпроводника и заявлю о сексуальных домогательствах, – сказала строгим тоном и, кажется, на немецком.
Саша помрачнел, но ладонь с ноги удалил.
Закачало сильней.
Саша уставился в потолок, откуда дула струйка воздуха. Самолет тряхануло.
– Я боюсь летать, – хрипло сказал Саша. – Я не могу летать…
И посмотрел на нее.
Она улыбнулась. Она не боялась ни тряски, ни воздушных ям. Наверное, отцовская кровь; у него не было морской болезни, даже любил качку… Взяла Сашину ладонь, мокрую и мохнатую, и сжала ее. Он благодарно икнул. По внутренней связи по-русски и по-немецки просили занять свои места.
– Можно голову на плечо? – Саша глядел куда-то в себя и моргал.
– Лицо только протри.
Достала оставшуюся с обеда салфетку.
Саша послушно вытер лицо и даже шею. Голова у него была большой и тяжелой.
Качка продолжалась. Саша вздыхал и сжимал ее пальцы – ее ладонь скоро оказалась внутри его. Повздыхав, уснул. Она освободила ладонь, полистала самолетный журнал… Так, с посторонней головой на плече, и заснула сама.
12
– Анна Зюскинд?
За стеклянной перегородкой сидела женщина. Темно-зеленая форма, галстучек.
Анна рефлекторно улыбнулась, но быстро удалила улыбку. Она потом часто это замечала, в России ее меньше тянуло улыбаться.
– Анна Зюскинд?
– Да. – Хотела добавить: «Там же написано». Не стала.
Темно-зеленая женщина продолжала листать паспорт.
– Цель визита?
– Туризм, – быстро сказала Анна.
Так ей советовали, отвечать что-то простое и легко усваиваемое: туризм, учеба, работа. Но в случае учебы и работы требовались еще какие-то документы, имена, адреса, явки, пароли.
– Туризм… – Женщина за стеклом слегка зевнула. Подняла на Анну глаза. Глаза были светлые и как будто слегка заплаканные.
Анна поняла, что ее так тихо раздражает в той… в этой молодой хмурой женщине. Сходство. Глаза, губы в ниточку, тяжеловатый подбородок… Всё как в зеркале. Только брови Анна так зверски не выщипывала; вообще не любила возиться со своим лицом.
Анна вздохнула и еще раз посмотрела на свое живое отражение. Отражение тоже вздохнуло; продолжая держать паспорт, другой рукой щелкало мышкой.
– Как вы относитесь, – пограничница отложила ее паспорт, – к утверждению Гегеля… – глянула куда-то в монитор, – …Гегеля, Георга Вильгельма Фридриха, о том, что… – снова взгляд в монитор, – …что именно «германский дух есть дух нового мира, цель которого заключается в осуществлении абсолютной истины»? Вы с этим согласны?
Она смотрела в упор на Анну.
– Это устаревшая идея, – пошевелила губами Анна. – В Германии так уже не считают.
Во рту стало сухо и в горле; кашлянула.
– А вы, – женщина-двойник снова проглядывала паспорт, – вы так не считаете?
– Какое это имеет отношение… Да, не считаю.
– Хорошо, – женщина подвигала мышкой. – А с утверждением Гегеля, Вильяма… м-м, Вильгельма Фридриха, что славяне еще не выступали, цитата, «как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире»?
– Я говорю, это устаревшие идеи, это писалось
