Сад на краю (СИ) - Lillita
Сами по себе духи принадлежали только Миру Садов, а при перемещении вписывались в другой мир, получали не только подходящую ему оболочку, но и роль. Становились не гостями, а естественной частью. И не приходилось сомневаться – при таком раскладе пропажу заметят. Связь можно оставить, если дух часто возвращался в мир, но она становилась проблемой, если уйти требовалось надолго или навсегда.
Вот только сам Гиацинт… Каждый дух – даже не вернувшийся и не переродившийся – встречал его, словно впервые. Они могли беседовать день назад, но при новой встрече все смотрели на него, как на незнакомца. Не чужака, ведь если дух, значит, свой. Но и не узнавали, не вспоминали.
Кроме Лиловой Колокольчик: она забывала его только из-за перерождения. Любила подбегать к нему с широкой улыбкой и заводить разговор о чём угодно, совершенно не заботясь, отвечают ли ей, разделяют ли радость момента. Интересовалась мечом, делами и просто чем угодно, лишь бы с Гиацинтом связано было.
Могло показаться, что она, подобно Настурции, ослеплена чувствами, помешалась на одном конкретном духе, но нет. Просто из раза в раз начинала испытывать одни и те же чувства, проходя по одному и тому же сценарию: тихое наблюдение со стороны, восхищённый вздох, стоило увидеть меч, и порыв подойти.
– Да не увянет твоя душа! Не знаю, кто ты, но ты мне нравишься, – первые слова почти не менялись.
– Снова, – бормотал Гиацинт, выглядя как будто недовольным, вместе с тем не стараясь поскорее избавиться, хотя мог! – Да расцветёт твоё сердце, – без грамма приветливости бросал общепринятую фразу.
– А как же представиться? – спрашивала Колокольчик, по-ребячески надув губы.
– А смысл? – уточнял устало, ведь кто угодно сочтёт бессмысленным столько раз представляться.
– Чтобы я знала, как к тебе обращаться, конечно! Но если так не хочешь… – Колокольчик щурилась, смотря на волосы, чей насыщенный цвет на солнце казался особенно красивым. – Буду звать Пурпурным.
Цвета повторялись гораздо чаще, чем цветы, поэтому обычно духи обращались друг к другу по названию цветка, а полную форму имени применяли конкретики ради. И крайне редко выбирали цвет, некоторые и вовсе резко негативно реагировали на такое обращение.
– Не стоит ли для начала назваться самой? – парировал, вскинув бровь. – Впрочем, я и так знаю… – добавлял совсем тихо.
– Знаешь? О, так если ты был знаком с прошлой мной, то я тем более хочу подружиться снова!
– Почему ты считаешь, что мы дружили?
Колокольчик делала вид, что задумывается, ковыряла землю носочком туфельки и наматывала на палец сиреневую прядь, а в итоге уверенно отвечала:
– Потому что я остаюсь собой. Раз хочу сейчас, значит, хотела и тогда. А вот просто взять и сдаться совсем не по мне.
Гиацинту оставалось смириться, представиться и поддерживать разговор… То есть без явной охоты отвечать на словесный поток, перемежающийся с весёлым звоном. Раньше на сиреневой юбке висели маленькие цветы колокольчика, позвякивающие при ходьбе, ветре.
Какой бы бойкой, общительной, порою даже навязчивой ни была Колокольчик, одной её не хватало, чтобы предотвратить изменения. И некогда приветливый, участливый Гиацинт становится всё мрачнее, молчаливее и грубее. Вместе с поведением менялась и одежда: темнела и упрощалась, а под конец приняла знакомый вид военной формы. Траурной.
Наблюдение за историей Мира вкупе со знанием грядущего вызывало смешанные чувства. С одной стороны, он будто утверждал, что один не выстоит против многих, а поддержка единиц – капля в море. Бесполезно идти против течения, пытаться сохранить себя вопреки обстоятельствам, отстаивать отличное от общепринятого мнения, сопротивляться судьбе. С другой же, красной нитью тянулась мысль, что один способен стать угрозой для всех. Так странно наблюдать противоречие в мире, где всё должно быть упорядоченно, а значит и кристально ясно. Когда всё подчинено правилам, легко предсказать результат.
Если Гиацинт становился тенью в чужой памяти, то Дельфиниумов хотелось назвать тенью стражей врат. Они не могли долго жить сами по себе, только в связке с кем-то. Здесь уже и речи не шло о чувствах, скорее формировалось сотрудничество. И как будто всё получалось не так печально, но… Стражи врат часто покидали Мир, а с ними вынуждены были уходить и Дельфиниумы. Строить отношения с другими духами для них становилось проблемой, поэтому в итоге… Да, пожалуй, каждого Дельфиниума подавляющее большинство знало просто как тень определённого стража, а о личности имело представления смутные, как очертания в сумерках. О них не забывали, стоило разойтись, зато могли не замечать присутствие.
А ещё… У них не было голоса. Точнее, никто из духов не мог его слышать, кроме других Дельфиниумов и хозяина тени. И как же тяжело, печально было видеть вновь расцветшего Дельфиниума, что тянулся к кому-то, пытался заговорить, но не мог удостоиться даже взгляда, словно жил по другую сторону зеркала Гезелла. Если только не крутился рядом долго, не провоцировал физический контакт.
Знакомое состояние, пускай и причины разные. Всего один день в роли пустого места мог довести до отчаяния, а каково оставаться невидимкой всю жизнь? В таком случае совершенно неудивительно, что между Дельфиниумами складывались такие несвойственные духам «родственные» отношения. Чтобы избежать одиночества, им оставалось только держаться друг за друга. И оттого не могли Дельфиниумы с тем же спокойствием воспринимать смерть.
Иная же ситуация сложилась у Жасминов. Их хотелось назвать тенью друг друга, потому как одновременно мог существовать только один Жасмин. Прошлый дух умирал за пару дней до рождения нового. Дотянуться друг до друга для них было также невозможно, как дотянуться до луны, увидеться – что повидать её обратную сторону.
Самым удивительным для стороннего наблюдателя могло показаться то, что при виде ростка Жасмины испытывали только желание дожить до встречи, пересечься хотя бы на день, вместо того, чтобы обвинять новый цветок в своей скорой смерти. Их любовь и дружелюбие ко всем и всему не менялись из жизни в жизнь и словно не знали границ. Остались неизменны, даже когда остальной Мир ощетинился против «врага».
На самом деле природой в духов вложено лишь стремление заботиться о растениях, сохранять миры, но в остальном способны на самые разные чувства, отношения. Неидеальны, как и любые смертные существа. Предрассудки, ложные обвинения, зависть, гнев, обиды, ревность… Как в Мире нашлось место для мрака бездны, так и в сердцах духов находилось место для разрушающей тьмы. И просто недостатков.
Так Розы по-разному любили, зато одинаково по неосторожности ранили колкими словами. Ландыши казались очаровательными в своей скромности, хрупкости, но подберись слишком близко – вспомнишь, что за нежным видом скрывался яд. Георгины непостоянны, не способны на серьёзные отношения, а их обещания ничего не стоили. Одуванчики несомненно чудесные, яркие, лёгкие в общении, но также ветреные и о личных границах представления не имели. Цикламены любили устраивать драматичные прощания на пустом месте, а Гладиолусы и Лавры отличались излишней самоуверенностью…
А за гордостью, неприступностью, а порою и резкостью Красной Амариллис скрывалась бескорыстная жертвенность, готовность поступиться не миром, но собой – до последней искры энергии. Будучи стражем врат, она много ходила между мирами и мало общалась с другими духами, и всё же смогла особенно близко сойтись с Фиолетовым Ирисом. Обычная случайная дружба, ничего не предвещавшая поначалу.
Просто однажды пересеклись и разговорились, Ирису пришлись по душе честность и прямота Амариллис, ей – здравость его суждений. Просто однажды он начал ждать её возвращений, а после расспрашивал, как там – в других мирах, кто живёт, что происходит, нужна ли помощь какому-то саду, как сама себя чувствует. Сначала Амариллис отвечала из вежливости, потом осознала: ей это нравится. А ещё очень хотелось спросить у Ириса, что же за другими вратами. Стражам – и в целом кому-либо – запрещено посещать миры, где ещё есть Создатели, поэтому правду о них знали только проводники. И те забывали.
