Катехон - Сухбат Афлатуни
«Нет, господин Инквизитор. То есть – да. В переводе на немецкий язык многие мысли начинают звучать как ересь».
Он попытался улыбнуться.
Ему кажется, что всё это уже было. Что он даже знает, что будет сказано и сделано дальше.
Да, такое могло быть; он об этом читал. Что время при некоторых поражениях мозга начинало течь в обратную сторону. А при других – «опрокидывалось» пространство. Шло задом наперед. Он сам с одним таким случаем сталкивался. В одной палате лежал. На вопрос об имени сказал: «Ашим». «Хашим?» – переспросил его (на узбека похож не был). «Тен, – обиделся тот. – Ашим!» И накрылся с головой. В палате уже лежал один Миша, и этого стали звать «Задом-наперед». Он и читал так: специально газету ему давали.
Может, и у него, Сожженного, в голове время могло течь своими буквами назад?
Инквизитор поднимается со своего места. Вокруг него, как нимб, сладковатый запах парфюма.
«Послушайте, – говорит он, благоухая, – каждый имеет право на ересь. Проблема не в этом».
Делает паузу. В паузе вместо него говорит парфюм. Но говорит он по-французски и шепотом: понять сложно.
«И даже не в том, что эта ересь слишком похожа на истину, – продолжает Инквизитор. – Истину тоже можно нейтрализовать. Но ваша ересь… как сказать? Она…»
«Хуже, чем истина», – подсказал Сожженный.
Инквизитор посмотрел на него. Молча и устало.
Маленький трактат о катехоне (1)
«Всего две цитаты из Священного Писания».
Голос за кадром: «Хорошо. Только не длинные. Среди нашей аудитории есть и неверующие люди, и это…»
«…Может оскорбить их неверие. Понимаю. Но если вас интересует…»
Голос за кадром: «По возможности короче».
Звучат цитаты.
Звучит шум моря.
Ибо тайна беззакония уже в действии. Откуда возникло это море?
Это (может быть) море в заливе Фермаикос. Там стоит город Салоники, по-старому Фессалоники. Там живет (может быть) грек, друг Сожженного по Самарканду. Салоники, второй по величине город Греции. Огромная солонка. Соленое море, соленые ветры, слегка соленые от моря и ветров мужчины и женщины. Там жили те, кому отправлял два послания апостол Павел. Первое и второе Послания к фессалоникийцам.
Они ожидали конца света. Тогда, во времена Павла. Многие оставляли работу, продавали имущество и ждали. Подолгу смотрели в окно. Выходили к заливу, щурились, смотрели. Казалось, весть о конце света должно принести море.
Но море молчало. На песке подсыхали медузы, мусор, обломки раковин.
Они жадно и напряженно ждали прихода Антихриста. Пока не придет Антихрист, не придет Христос.
Шли на городской рынок. Рынок знал всё и был в курсе всего. Ухо христианской общины припадало к мутным волнам рынка в рыбьей крови и луковой шелухе. Но рынок молчал о конце света. В языке рынка таких слов не было: рынок желал быть вечным.
Они покупали на рынке немного еды и шли по нагретым соленым камням.
Апостол Павел писал им: Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь.
Слово «удерживающий» зацепило его.
Надо будет спросить.
Стоял декабрь. Он прошел сквозь Алайский базар, на базаре было холодно, люди закупались к Новому году. Несли длинные бутылки спирта «Рояль». Мужик в веселых спортивных штанах блеснул бутылкой «Наполеона» (паленого, другого не было). Прошли две интеллигентные женщины со шматком мяса в зубах. Не в зубах, конечно, но с таким выражением лица.
В тот декабрьский день Алайский был ему не нужен, совсем. Он прошел сквозь него и не поучаствовал в нем. Не подошел ни к одному прилавку, не посмотрел, не попробовал, не потрогал. Не поторговался.
Он думал об «удерживающем».
О том, что удерживает этот базар с двигающимися по нему людьми. Что удерживает Ташкент.
Что удерживает всё.
Два дня назад, на литургии, он читал это. На клиросе допевали «Святый Боже»; он вышел и замер перед Царскими вратами. Как всегда, пальцы стали ледяными; открыл, где закладка. Так… Вот… Хрипло возгласил прокимен. За спиной пропели. «К фессалоникеянам послания святаго апостола Павла чтение». Правильно произнес? Пальцы дрожали, открывая заложенное.
И ныне удерживающее весте, во еже явитися ему в свое ему время. Тайна бо уже деется беззакония, точию держай ныне дондеже от среды будет.
Дочитал, повысив в конце голос и едва не дав петуха. Клирос ответил «аллилуйей», он поднял Апостол и пошел в алтарь; началось чтение Евангелия.
«Удерживающее». «Держай».
Он нашел наконец вопрос, который так долго искал.
Этот вопрос усадил его за чтение. Чтение было не слишком долгим. Книг не было, об интернете еще не слышали: начало девяностых.
По-гречески это звучало «катехон».
Итак, в Фессалониках ожидали конца света. Это ожидание то разгоралось, то гасло; угли его не остывали никогда. Иногда оно вспыхивало без видимых причин, и человек замирал на полуслове. Огонь этого ожидания вдруг наполнял его за трапезой, и он застывал с приоткрытым ртом и хлебом в руке. Или за домашними делами, за чисткой утвари; всё вокруг темнело, меркло, точно обугливалось. Или даже ночью, в горячий момент любви, когда голова уже не обязана думать, подчинившись маслянистым волнам инстинкта… Вдруг в ней вспыхивало это пламя и синеватые мертвецы вылезали из земли и моря, и ангелы дули в трубы. И механика плоти застывала, и рука, только что ласкавшая что-то мягкое и горячее, наполнялась пустотой.
Он прочел. Ответ немного разочаровал его. Почти все святые отцы утверждали, что «катехон» – это Римская империя, власть римского императора.
«Мы знаем, что предстоящая всему земному шару величайшая катастрофа и самый конец мира, грозящий страшными бедствиями, замедляется римскою властью. Мы не хотим испытать этой катастрофы и этого конца и потому когда молимся об отсрочке этого, то этим самым содействуем продолжению римского государства».
Декабрь выдался холодным, со снегом и с пьянящим запахом безнадежности. Было скользко; два человека неподалеку упали. Старуха, с криком бежавшая за автобусом. И мужчина, шедший прямо перед ним. Он помог ему подняться. Мужчина испуганно смотрел на него и благодарил.
Он шел сквозь Алайский.
Алайский, кроме безнадежности, пах еще Новым годом; люди разносили базар по своим домам, засовывали его в холодильник, нарезали и жарили. И эта жалкая праздничность, эти бутылки непонятно с чем, эти палки колбасы и желтые морщинистые яблоки только усиливали звенящее в воздухе чувство конца.
«Ибо тайна беззакония уже в действии». Что же удерживало ее так долго? Рим. Его хмурая армия; его чиновники с тяжелым подбородком; его рабы и гладиаторы; его женщины; его дороги, сады, общественные уборные и триумфальные арки. Его императоры, живые половозрелые боги.
