Катехон - Сухбат Афлатуни
Свидание продолжалось ровно пять минут.
Он несколько раз тихо поцеловал ее глазами. Эккехард стоял, чуть отвернувшись. Скорее всего, уже привык. Только сильнее сжимал меч, до белизны пальцев.
На свидание с живыми женщинами приносят цветы. На свидание с умершими – тоже. Он не догадался захватить букет. Впрочем, что бы он сейчас с ним делал?
«Прости меня, Ута».
Молния стыда прошла сквозь него и погасла о камень. Камня вокруг было много.
Он почувствовал запах лилий. Лилий нигде не было. Он почувствовал слезы. Глаза его оставались сухими.
«Прости меня, Ута», – сказал он. И подумал о так и не рожденной слезе. О том, что из этого холодного собора он выйдет таким же беременным слезами и с молоком стыда в сосцах на плоской мужской груди.
Запах лилий ушел в небытие. Запах слез ушел в небытие.
За спиной раздался сухой хохот.
«Ну уж этого я от вас не ожидала, господин Ирис!»
Он вздрогнул? Нет, он не вздрогнул.
«Ирис» было одним из его имен. Это имя он, скорее всего, выбрал для себя сегодня. Как рубашку. Как майку. Как эту куртку, наброшенную на плечи.
А голос продолжал: «Явиться в самое попсовое место и проливать слезы, как тинейджер! Да поглядите же на нее! (Голос закашлялся.) На ней миллиметра не осталось, где еще не успели лизнуть сентиментальные пошляки. Жестокие и сентиментальные».
Он стоял, раздумывая, обернуться или нет. Голос был женским.
«Ее очень любили нацисты! Тип арийской женщины…»
Он наконец повернулся.
Фрау Фрау стояла к нему спиной, глядя куда-то вверх. Он почувствовал, как напряглась ее шея, как сжаты губы. Голос был не ее. Или ее; это не имело значения. Вся она, большая, с каплями пота на переносице, не имела сейчас никакого значения. И очень хотела его иметь.
Она опустила голову и отерла переносицу рукавом свитера. Она была в свитере.
Они вышли на улицу.
Маленький трактат о времени (1)
Всё дело в совмещении. В совмещении хронотоков.
Он уже говорил об этом во время своих вечерних лекций в длинных, как труба, коридорах института.
Кто присутствовал на его лекциях?
Перечисляю. Тихий воздух. Гаснущий день за стеклом и фонарь. Кулер с питьевой водой. Две-три люминесцентные лампы.
Не такая уж плохая аудитория, если разобраться.
Ньютон открыл пространство и время. Они, конечно, существовали и до него и были заполнены людьми и вещами. Но он первый их открыл, как Колумб – Америку. Америка ведь тоже была населена. Или как Кук – Гавайские острова и остров Рождества.
Эйнштейн, как известно, сделал следующий шаг. Открыл зависимость пространства от времени и времени от пространства.
Ньютон был англичанином с еврейским именем. Эйнштейн – евреем с англо-германским.
Так всегда. Что? Говорю, так всегда. Вначале приходит англичанин, потом приходит еврей. Англичанин открывает и заселяет новые земли. Еврей к открытию новых земель не стремится; новые земли для него – земли нового рабства. Он стремится вернуться в одну-единственную, где текут молоко и мед.
Эйнштейн пришел, когда вся земля уже была открыта. Семя Исаака (Ньютона) населило землю; белый человек, англо-германец, деловито распространился по ней. Не стало нового пространства и нового времени. Следовало их объединить, пространство и время.
Эйнштейн объединит их. Поставит их в зависимость от массы, от материи. Ньютоновский человек, живущий в расширяющемся мире, уступит эйнштейновскому, чей мир будет непрерывно сужаться. Время потечет всё стремительнее, пространство уплотнится и сгустится, и людей и предметов в нем будет всё больше.
Теперь нужно сделать третий шаг. Соединить пространство и время с сознанием. С мозгом. Для этого нужен третий человек. Не англо-германец и не еврей. И тот и другой живут сегодня в угасающем времени.
Нужен человек из места, где времени никогда не было. Где оно, даже возникая, съедается пространством. В области абсолютного черного тела. В Туране, Великом Туране. В столице его, Самарканде, который основал царь Турана Афрасиаб.
Следующий слайд, пожалуйста.
Как-то он оказался в компании физиков.
Один из друзей привел его туда. Тогда у него еще были друзья; потом почти все они аннигилируются, как частицы и античастицы. Но тогда они были. У них были теплые ладони, которые они протягивали при встрече; иногда друзья обнимали его и он обнимал их. Тот, кто привел его туда, к физикам, на тот момент считался лучшим.
Компания была трезвой и злой. Он поискал глазами бутылки, вначале на столе, потом на подоконнике, на который присела часть спорящей человекомассы… Оказалось, на такие споры здесь с какого-то времени распространялся сухой закон. Кто-то даже вешал на двери табличку с перечеркнутой крест-накрест бутылкой. Итак, спиртного нигде не было. Его потянуло тихо, нашарив кроссовки в коридоре, исчезнуть. Но он остался.
Спорили «струнники» и «ударники». Сноска. Сторонники теории струн и сторонники петлевой квантовой гравитации, их почему-то называли здесь «ударниками», кажется, от столкновения (удара) протонов в коллайдере, о котором кто-то из них делал доклад. Больше он нигде такого обозначения не слышал; возможно, его придумали, когда на таких спорах еще водилось что-то спиртосодержащее. Он молча слушал, потом молча присел на подоконник.
Спорили о времени.
Был сделан доклад; к их приходу доклад окончился; женщина с усталым лицом разливала чай. Стаканчики были бумажными; кто-то пытался ими чокнуться.
«Время, – сказал кто-то, – нужно выбросить на помойку».
И закурил. Курить на этих афинских ночах не запрещалось.
«Теоретическая физика в этом понятии больше не нуждается».
Стемнело, включили свет. Говорил один из «ударников». У них была красивая модель мира, где пространство и время состояли из небольших квантовых ячеек.
«Чтобы выбросить время на помойку, потребуется определенное время». Это был его голос, Сожженного. На него посмотрели. Усталая женщина подлила ему чай.
Было еще несколько реплик. Нужно было молчать, потому что доклад он пропустил и не имел права открывать рот. Он должен был сидеть на подоконнике, пить чай и слушать. Какое-то время он этим и занимался. Пил и слушал, как голоса спорящих натыкаются друг на друга.
Потом возникла тишина. «Тихий ангел пролетел», – сказала женщина. Она уже не разливала чай, а сидела на ковре и курила. Ей, кажется, тоже нельзя было участвовать. Судя по тому, как она курила и стряхивала пепел, ей этого и не хотелось.
А он смял бумажный стаканчик и сказал: «Ну вот что, господа “струнники” и “ударники”, в вашем оркестре зияет брешь. Вам не хватает “духовиков”».
«Кого?» – переспросили его.
Он повторил: «Духовиков.
