Катехон - Сухбат Афлатуни
«Старая песня, – сказал один из “струнников”, – Иммануил Кант».
«Кант? – Он ожидал этого. – Кант считал пространство и время формами нашего восприятия. Формами того, как наш мозг отражает реальность. Я говорю о другом. Мозг не просто отражает их – он их генерирует. Он создает время и проецирует его вовне».
«И пространство?»
«И пространство».
Снова наступила тишина. Женщина встала, стряхнула с джинсов пепел, вышла и вернулась с мокрыми яблоками в пластиковом тазике. «Поешьте, с дачи», – тихо говорила она. Ее вежливо прогнали: «Уйди, Маня, со своими яблоками».
Начался допрос, его стали допрашивать: «Ну хорошо, и как мозг это делает?»
«По-разному. Нужно просто сосредоточиться… – На него вдруг напало косноязычие, слова исчезали во рту. – Который час?» – резко спросил он.
Один из физиков быстро сдвинул рукав: «Без десяти восемь… – блеснули командирские часы. – Если мой мозг не ошибается» (усмешка).
«Ваш мозг не ошибается, потому что он сам сгенерировал это время. А мы, наш мозг… наши мозги этот импульс приняли».
Говорить ему становилось всё труднее.
«И?»
«Теперь посмотрите снова. Который час?»
«Без пятнадцати восемь… Стоп! Было же без десяти… Вы передвинули стрелки назад? Гипноз?»
«Нет, – он вытер пот, – просто послал импульс, чуть более мощный, чем ваш предыдущий. И частично вернул прошлое… частично».
Все стали проверять свои часы. И у всех было без пятнадцати.
Дверь открылась, вошла тихая Маня с мытыми яблоками. Стала обходить мужчин: «Поешьте, с дачи». Мужчины переглянулись.
«Уйди, Маня, со своими яблоками, – сказал один и, испугавшись, прикрыл рот ладонью. Быстро взял у Мани одно яблоко и повертел его в руках. – Совпадение?»
Сожженный пожал плечами.
Договорились, что через неделю соберутся снова, он сделает доклад. Стал готовиться. Созвонился с лучшим другом. Тем, который его туда привел. Идем? Лучший друг что-то мямлил, дышал в трубку, молчал. «Знаешь, – родил наконец, – они всё отменили». Что отменили? «Всё… тебя, доклад». Он не стал спрашивать почему. Стало вдруг неинтересно. Совершенно неинтересно.
Через месяц он встретил ту самую яблочную Маню на Алайском. «Выздоровел? – спросила Маня. – Жалко, тогда не получилось тебя послушать…» «Ваши же отменили», – сказал он. Маня подняла брови: «Наши? Ты что, они ждали тебя. Просто (она назвала имя его лучшего друга) позвонил и сказал, что ты заболел. Теперь-то придешь?»
Он помог донести ей сумки до остановки.
К физикам он так и не пошел. Лучший друг тоже вскоре исчез, растворился, распался на серые молекулы. Где-то живет, дышит, потеет, но уже не в качестве друга.
88
Они пообедали недалеко от собора.
Прямо на улице, под тентом. Белые скатерти, ласкаемые солнцем и ветром; вилки, ножи, стекло. Фрау Фрау завела про какую-то диету; он вначале решил, про свою. Да, глубоко и широко уважаемая Фрау, сбросить килограммов шесть-семь вам не лишне. Прислушался. Нет, речь, оказывается, о его диете.
Он успел отогреться на солнце и был в неплохом настроении. Принесли вино.
«Prost!»
Кто это сказал? Он? Она? Стекло звякнуло.
Собор стоял перед ними как огромная отфотошопленная открытка. Не хватало только какой-нибудь идиотской надписи в прозрачном небе. «Привет из Наумбурга!»
Сувениризация соборов. Сувениризация городов, целых стран. Сувениризация, идущая на смену суверенизации.
А вино было кисловатым; он разбавил его водой из пластиковой бутылки. Поймал взгляд фрау Фрау. Да, он знает, что здесь так ne prinjato. Плевал он на ваше «принято» с высокой башни. Да, вон с той, со шпилем.
Сама фрау Фрау прихлебывала пиво.
Принесли рыбу; огромные тарелки с кусочком рыбы, чипсами, майонезом.
89
Они шли по Наумбургу.
Топ-топ. (Его шаги.)
Топ-топ. (Ее шаги.)
Топ.
Их ноги остановились.
Он сидел перед ними на небольшом возвышении, черный с коричневатым отливом.
Черными с коричневатым отливом были и его знаменитые усы. Он был не по сезону в пальто, ноги вытянуты, одна на другую. Слева от него стояла девочка-подросток в короткой юбке, справа – две аккуратные старушки. «Вер ист даз?» – тихо спросила одна. «Ни́че», – так же осторожно ответила вторая. «Ах, Ниче…»
А девочка-подросток ничего не сказала: она тоже была статуей. Черной с коричневатым отливом. Просто молча глядела на «Ниче», в своей юбочке, руки на пояс.
Надо же, совсем забыл о нем. Он ехал к Уте. А здесь жил еще один памятник. Устало сидел на площади, вытянув металлические ноги. Усталый бронзовый манекен. «Ниче», провалившийся внутрь себя, в свои мысли. Загородившийся от мира стеной лба и оборонительными усами. Судя по ряби морщин на бронзовом челе, у господина доктора Ницше был очередной приступ мигрени. Просьба не беспокоить.
Он расстегнул верхнюю пуговицу.
В России часть памятника была бы уже отполирована до блеска. Носки туфель. Ладони, пальцы. Маленькие груди девушки. Поцеловать, потрогать, обнять, прижаться губами. «Энергетика… Иди в меня, родненькая!» К нему бы приезжали новобрачные и возлагали цветы. И тоже бы слегка терлись. Сами или кто-то из родни. Из немолодых женщин, едко пахнущих парикмахерской.
Но здесь Германия, страна тактильной мерзлоты. Никто не потрется. Никто не сунет под ноги букет.
Старушки, почтительно пошептавшись, исчезли. Он подошел к памятнику и потер ладонью шершавый носок ботинка.
Маленький трактат об ударе молнии
Наумбург, 6 апреля 1866 года.
Молодой Ницше застигнут грозой во время одинокой прогулки в окрестностях города. Молнии так и сверкают. Он спешит забраться на холм, где приметил убежище.
«На вершине была хижина, – напишет он на следующий день другу, – человек, резавший двух ягнят, и его сыновья. Тут со страшной силой разразилась гроза, с ветром и градом, – я испытал ни с чем не сравнимый подъем».
Он стоял в хижине у окна. Позади него резали животных, пахло кровью; он слышал блеянье ягнят и хриплые голоса крестьянских детей. Всё это почти заглушали удары грома и стук градин. Он стоял у окна с приоткрытым ртом и горящими глазами.
«Что мне было до вечных “ты должен”, “ты не должен”! – делился он ощущениями, нахлынувшими на него. – Как не похожи на это молния, буря, град, свободные стихии, не имеющие морали! Как счастливы, как могучи они, чистая воля, не замутненная интеллектом!»
Он написал другу не всё.
Не всё можно вложить в письмо, в буквы и запятые.
Он не написал, что случилось с ним при подъеме на холм, когда вокруг сверкали молнии.
Одна из них ударила рядом с ним. Он упал в траву. Ослепительный серый свет залил его. Его спину, поджатые ноги и лохматый затылок. Показалось, молния вошла в его голову. Показалось, что он умер. Всё это длилось одно мгновение
