Виктор Пелевин - Бэтман Аполло
— То есть нам на самом деле не обязательно было заниматься там любовью?
Софи улыбнулась.
— Может и нет. Но я решила перестраховаться. И это помогло. Мы нашли сразу двух комаров. Такое редко бывает.
— Я бы с удовольствием отдал тебе своего, — сказал я. — Но у меня его нет. Может быть, кто-нибудь привезет?
— Теперь комары перестали появляться.
— Почему?
— Я точно не знаю. Может, потому, что ты отдал своего в чужие руки. Дракула не особо любит такое отношение к его дарам.
— Я не виноват, — сказал я. — Если бы я знал, вообще не брал бы. Оставил бы тебе…
Софи не ответила.
— Слушай, я даже ревную. Чем тебе так интересен этот Дракула?
Она усмехнулась.
— Ты все равно не поймешь.
— Может, пойму.
— Он величайший из всех. The undead…
Я никогда не испытывал доверия к смысловым нюансам, передаваемым с помощью английских артиклей.
— Поэтому Стокер и хотел назвать свой роман «The Undead», — продолжала Софи. — Он, как халдей высокого уровня, все-таки кое-что знал. Дракула — это действительно был исполин… И не был, а есть до сих пор. Мало того, некоторые говорят, что он превзошел состояние undead.
— Ты хочешь сказать, что Дракула до сих пор жив?
— Он до сих пор the undead. Примерно как ваш Ленин. Но я не хочу без конца говорить про Дракулу. Сколько мы тут сидим?
Я поглядел на часы.
— Пятьдесят восемь минут. Как насчет неизбежного-два?
— Уже нет времени. Сейчас часы пробьют полночь, и моя карета превратится…
— В мою тыкву, — сказал я. — Я знаю. Когда мы встретимся?
— Я попытаюсь это устроить, — ответила она. — Обещаю.
Я решил больше не тратить времени на разговоры — и обнял ее. Вернее — хотел обнять. Но не успел.
Она исчезла.
Но это было не так, как если бы она вдруг растворилась в воздухе. Все случилось иначе, гораздо безнадежнее. Это было как мгновенно наступившая за опьянением трезвость.
Я попросту понял, что передо мной ничего нет. И, возможно, не было с самого начала. Единственной реальностью были непристойные следы, оставленные мной на диване.
Я подобрал с пола флакон-сердце и изо всех сил швырнул его в стену. Он разбился — и я тут же обругал себя, потому что теперь у меня не осталось вообще ничего на память о нашей фальшивой встрече…
В дверь опять постучали.
— Рама, — недовольно прокричал Тар, — тебя долго еще ждать?
Первый раз в жизни мне совершенно не хотелось идти на Красную Церемонию. Если бы еще год назад мне сказали, что я настолько потеряю вкус к жизни, я вряд ли поверил бы. Но это было именно так.
У дверей в библиотеку стояли Эз, Тар и Тет — и несколько прожигателей смерти, как любили называть себя наши гламурные боги, чтобы отделить себя от человеческой золотой молодежи. В руках у них были фигурные стаканчики с красным «Tomato Virgin» — главным хитом сезона. Из чего следовало, что никто из них на Красную Церемонию не приглашен — водку перед баблосом не пьют.
Эз спорил с одним из наших гламурных лоботрясов (кажется, его звали Аргус) — а остальные внимательно их слушали, стараясь не проронить ни капли драгоценного французского дискурса. Впрочем, Аргус, кажется, побеждал в споре — у Эза был раздосадованный и смущенный вид.
— Великий Вампир точно не пидарас, — повторил Аргус.
— Ну а как же миф о Ганимеде? — спросил Эз.
— Не пидарас. Я это доказать могу как дважды два.
— Это будет интересно, — сказал Эз. — И как же?
— Я в Лондоне был недавно. У них там религиозные люди хотели дать рекламу на двухэтажных автобусах. Что от гомосексуализма при желании можно вылечиться. А мэр запретил. Потому, сказал, что пидарасы обидятся.
— Ну и что?
— А до этого какая-то атеистическая контора пустила на тех же автобусах объяву — «There’s probably no God»[19]. И ничего. Мэр не возражал.
— А какая тут связь? — спросил Эз.
— Прямая. Если бы Великий Вампир был пидарасом, лондонский мэр обосрался бы на автобусах такие вещи про него писать. Что его нету. Неужели непонятно?
Эз углубился в обдумывание аргумента, который показался мне неожиданно глубоким — причем именно на метафизическом уровне. Я буквально ощутил, как изогнулся его легкий французский ум под чудовищным нажимом русского дискурса.
Тар похлопал Эза по плечу.
— Пошли на церемонию, — сказал он. — Просветишь варваров в следующий раз.
Это была удобная возможность прервать дискуссию, и Эз ею воспользовался. Он любезно кивнул нашей красной молодежи, как бы обещая выслушать всех при следующей встрече, и повернулся к церемониймейстеру — халдею в маске комара. Маска была очень старой, из золотой парчи — с глазами-жемчужинами и стержнем-носом.
— Мы готовы, — сказал он.
Церемониймейстер повернулся и повел нас через зал. Мы прошли массивную дверь, по бокам которой стояли на головах два перевернутых черных атланта (посетители почему-то называли их «узбекскими йогами»), и стали подниматься по закручивающемуся вверх спиральному коридору, освещенному точками спрятанных в стены ламп.
Когда мы дошли до пересекающей пол золотой черты, церемониймейстер встал на одно колено и ударил правым кулаком по своему левому плечу. От этого энергичного движения пришитые к его хламиде прозрачные крылья шумно взлетели и опали, на секунду показавшись живыми.
Дальше могли идти только вампиры.
Мы медленно пошли по последнему витку коридора.
— Кстати, Рама, — сказал Тет, — ты знаешь, что можно заглянуть в свое личное будущее, когда принимаешь баблос?
— Не знаю, — ответил я. — А как?
— Усилием воли. Просто поглядеть туда, и все. Но для этого надо пожертвовать фазой наслаждения. Поэтому никто так не делает.
— А если у вампира много баблоса? — спросил я.
— Те вампиры, у кого много баблоса, и так знают, что с ними будет. Все то же самое, а потом смерть.
С этим трудно было не согласиться.
— Никто не хочет знать, когда она наступит, — продолжал Тет, — поэтому высшие вампиры туда не смотрят.
— А ты? — спросил я.
— Я пробовал один раз.
— И что видел?
— Хочешь узнать, посмотри сам.
— Я ведь все равно не узнаю, что будет с тобой, — сказал я.
— Узнаешь, — ответил Тет. — Потому что я тебя там видел.
— Там что-то страшное?
— Не знаю. Это как посмотреть.
— Во время Красной Церемонии много всего мерещится, — сказал я. — Как узнать, что это именно будущее?
— Гарантий нет, — пожал плечами Тет. — Такое же гадание на менструальных тряпках, как и все остальное в нашей черной судьбе.
Мне пришло в голову, что он специально говорит суггестивными загадками, чтобы испортить мне Красную Церемонию — и, самое главное, ядовитое семя уже посеяно. Попробуйте пять минут не думать о белой обезьяне…
К счастью, мы уже пришли.
Красный Зал «Haute SOS» был совсем маленьким — и походил на рубку звездного корабля, спроектированную дизайнером-геем для мыльной оперы о галактическом мультикультурализме. У стен стояли массивные электрифицированные кресла со сложной и громоздкой механикой, а на сводчатом потолке было обязательное для этих помещений золотое солнце с волнистыми лучами. У солнца было лицо, и оно улыбалось.
Эти солнечные лики, надо сказать, раздражали меня уже много лет. В большом Красном Зале на даче Ваала Петровича, где обычно собирались рублевские вампиры, солнце походило на Хрущева. Здесь такое сходство отсутствовало — лик солнца был анонимно-условен. Зато сам его диск, зажатый между сводами, напоминал разработанный долгой практикой морщинистый анус. Этот анус, правда, улыбался — но вампира редко радует чужое счастье…
Пока мы рассаживались в креслах, я поделился своим наблюдением с Тетом, чтобы расквитаться за его суггестивную атаку: на солнце приходится смотреть всю Красную Церемонию, и теперь у него был шанс для разнообразия увидеть перед собой нечто иное.
К моему удивлению, Тет яростно закивал головой.
— Я тоже ненавижу гей-дизайн, — сказал он. — Особенно в одежде. Я недавно пытался найти в своем бутике приличные плавки — и у всех была одинаковая огромная шнуровка на гульфике. Которую очень занимательно, наверное, развязывать зубами под кристаллическим метамфетамином, порочно глядя на партнера снизу. Но во всем остальном она нефункциональна, и плавки постоянно спадают. Что тоже, наверное, входит в концепцию. И вся одежда, которую делают геи, такая же. Не то чтобы нефункциональная, а функциональная в крайне специфическом диапазоне. Но никого другого в дизайн давно не берут — мафия. Вот за это мы их и не любим. Я имею в виду, дизайнеров одежды…
Тет, видимо, бравировал вольномыслием — или показывал, как бесстрашно умеет заглядывать в бездну новейший европейский дискурс: все знали, что три телепузика голубые как небо апреля (я сообразил наконец, что именно по этой причине Аргус и вступил с ними в спор о половой ориентации Великого Вампира). Правда, в каких именно отношениях они состоят друг с другом, было для меня загадкой. Наверно, какой-нибудь треугольник Эшера. Впрочем, не мое это дело.
