Виктор Пелевин - Бэтман Аполло
— Он пытается испортить тебе Красную Церемонию, Тет, — сказал Эз. — Точно так же, как ты пытаешься испортить ее ему… Ребята, peace.
Эз был самым умным из всех. Я убеждался в этом при каждой новой встрече.
— Ты ошибаешься, — сказал Тет. — Это правда — насчет будущего. Я пробовал.
— А зачем заглядывать в будущее, если надо отказаться от радости в настоящем? — спросил Эз. — Чтобы выяснить, будет ли радость потом? Это глупо. Пропадает единственный смысл, который я вижу в процедуре. Все равно что секс без наслаждения… Самые мудрые говорят, что Красная Церемония нам совершенно ни к чему. Она ни к чему даже Великой Мыши — и нужна только Великому Вампиру. Он затягивает в нее через удовольствие. Точно так же, как людей в совокупление. Если бы не было наслаждения, кто бы плодил детей? Вот так и мы — кто бы трясся в этих креслах?
— А зачем Великому Вампиру Красная Церемония? — спросил Тар.
— Мы не знаем, — ответил Эз. — Может быть, мы просто участвуем в его пищеварении…
— Не богохульствуй, — сказал Тар.
— Да, — ответил Эз, — извини. Забыл, что мы в России…
— Хватит острить, — сказал я. — Настройтесь на серьезный и торжественный лад. Вспомните о миллионах безответных тружеников, которые сделали возможным наше сегодняшнее счастье…
Французы захихикали — я понял, что в этот раз мне действительно удалось их развеселить. Но тут раздался нежный звон — словно ветер качнул увешанную серебряными колокольчиками занавеску, — и смех стих.
Церемония началась.
Мягкие пластиковые фиксаторы защелкнулись на моих щиколотках и запястьях. Потом на грудь и живот опустилась выдвинувшаяся из-за спинки кресла пластина — все это должно было защитить меня от травм, если мое тело начнет непроизвольно сокращаться во время приема баблоса.
Кресло медленно отклонилось назад — и теперь я уже не видел французов. Передо мной осталось только сияющее на потолке солнце, и я с ухмылкой подумал, что телепузикам обеспечен однозначный ассоциативный коридор на все время таинства — если кто-нибудь из них решит открыть глаза.
Дальнейшее всегда напоминало мне зубоврачебную процедуру. Раздалось тихое жужжание, и на мою голову опустилось прозрачное забрало с мягкими прокладками. Два резиновых валика надавили мне на щеки, и, когда мой рот открылся, из черного металлического набалдашника перед ним выдвинулась тонкая трубка и уронила точно в центр моего языка маленькую холодную каплю, которую я тут же рефлекторно прижал к небу…
Помнится, первая Красная Церемония показалась мне чем-то грандиозным и неземным. Но после того, как я пережил этот опыт множество раз, я стал относиться к нему с некоторым скепсисом. Чудо ушло — осталась лишь жажда, как называют в наших кругах неизбывную тоску вампира. Сперва кажется, что это тоска по баблосу — вот только удовлетворить ее не может никакое его количество.
С годами понимаешь, что Красная Церемония вовсе не утишает жажду. Она ее разжигает.
После того, как капля баблоса попадает на язык, вампир прижимает ее к небу — тому месту, где к ней может прикоснуться магический червь. Между баблосом, языком и магическим червем не должно быть никаких посторонних элементов — это опасно. Именно поэтому первая часть процедуры не претерпела никаких качественных изменений за последние десять тысяч лет.
Нельзя спрятать баблос в желатиновую пилюлю, или еще как-то модернизировать эту фазу. Красная капля падает в рот вампира точно так же, как в древние времена, когда на время церемонии нас привязывали к ложу или креслу веревками. Только раньше вампиру вставляли между зубов специальную деревяшку, как эпилептику. Теперь из-за современных фиксаторов в подобном нет необходимости.
Если вдуматься, уже в первой секунде Красной Церемонии содержится ее эстетическое саморазоблачение: рефлекторное движение ловящего каплю языка слишком уж судорожное и нервное, чтобы иметь отношение к божественному. Больше оно напоминает о наркотическом рабстве.
После этого начинается долгая и не особо приятная галлюцинация, во время которой кажется, что ты со страшной скоростью перемещаешься в пространстве (тело начинает непроизвольно дергаться, поэтому его приходится фиксировать). Потом происходит самое мучительное — кажется, будто входишь в соприкосновение с тысячами, или даже с миллионами человеческих умов — и успеваешь на страшной скорости заглянуть в каждый из них.
Как сказал кто-то из простоватых русских вампиров, словно собираешь картошку — а тебя заставляют работать все быстрее и быстрее… Несмотря на сельскохозяйственность, довольно точный образ. Невыносимей всего именно эта нечеловеческая скорость. Такое чувство, что становишься раскаленной сверхзвуковой иглой, которая продевает сквозь чужие головы невидимую нить, соединяет их в гирлянды и уходит в матово-черную непостижимость. Некоторые верят, что эта непостижимость — Иштар, другие думают, что это сам Великий Вампир (лично я равнодушен к этому спору о бирках). Падением в эту бесконечную черноту и кончается первая часть Церемонии.
За годы я изобрел несколько уловок, позволяющих чуть-чуть облегчить неприятную фазу. Можно сосредоточиться на какой-нибудь мысли или без конца считать про себя от одного до десяти. Но самый действенный и простой метод — это зацепиться за чье-то отдельное сознание и удерживать на нем внимание как можно дольше, позволив процессу развиваться без твоего участия. Надо просто вглядываться во мглу одной-единственной выбранной души, отключаясь от раскаленных волн влетающей в тебя информации. Думаю, это не вполне достойное поведение — все равно что спрятаться в окоп, пока товарищи по Церемонии идут в атаку. Но трусость здесь никому не видна.
Если Эз был прав, и в Красной Церемонии нуждался только Великий Вампир, это, наверное, был мой способ уклониться от труда на его ниве. Но на каждого хитрого кровососа, как известно, есть своя космическая справедливость с винтом. Подозреваю, что я так редко попадал на Красную Церемонию именно из-за своей привычки сачковать во время сакрального ритуала — и Великий Вампир не посылал мне баблоса потому, что я не желал честно его отрабатывать. А все перипетии моей вампирической судьбы были просто объективацией этого обстоятельства — отсюда и ненависть Великой Мыши, и черная зависть собратьев…
Впрочем, так можно скатиться в лютеранство или психоанализ. Нам это ни к чему.
Первая попытка зацепиться за чужой ум не получилась. Я скользко кувыркнулся сквозь гриппозный кошмар какого-то политтехнолога, которому снилось, что он работает на дом Бурбонов («Людовик — это от слова «люди»!). Но сразу же после этого я удачно зацепился за ум десятилетнего мальчугана, занятого игрой на крохотной ручной консоли — размером чуть больше шоколадки. Я таких раньше не видел: у меня были только стандартные «Playstation» и «Xbox». Ребенок дрался с каким-то ледяным гигантом, управляя воином-меченосцем.
Консолька подловато подыгрывала ледяному гиганту, задерживая мальчика в самые ответственные моменты боя — так, что ему вновь и вновь приходилось умирать в миллиметре от победы — и начинать долгую битву сначала. У мальчика на лбу залегла глубокая недетская морщина — он чувствовал всю несправедливость происходящего, и не мог понять, кто и зачем придумал, чтобы даже этот маленький фальшивый мир, который вообще можно сделать каким угодно, был устроен так подло и нечестно. Чувство это, надо сказать, было хорошо мне знакомо по собственному игровому опыту.
Самое поразительное, что в этом трудном детском деле (которое родители, должно быть, считали приятным времяпровождением) присутствовал не только азарт. В нем было не меньше смертной тоски, чем в последних минутах идущего в бой солдата — но мальчугана-игрока, в отличие от солдата, убивали вновь и вновь. Потом, правда, он нашел способ одолеть гиганта — но этого я уже не успел увидеть, потому что держаться за чужое сознание стало невозможно. Твердо решив купить себе такую же микроконсоль, я рухнул в черную засасывающую мглу, где от меня не осталось ничего.
Первая фаза Церемонии кончилась.
Если бы в нашей памяти оставалась только она, мы, наверное, не особо стремились бы повторить этот опыт. Но все дело в том, что происходит следом — когда, если верить халдейским ученым, мощнейший нейротрансмиттер, исходящий от магического червя, меняет химию нашего мозга, замыкая в нем контуры неведомого людям наслаждения. Одновременно редактируется память о только что пережитом страдании (многие вампиры верят, что мы вообще забываем большую часть первой фазы — и это кажется мне вполне возможным).
Но как описать то короткое и невыразимое, что случается после? Я даже не могу сказать, сколько оно длится. И в какой именно момент мы замечаем, что это уже происходит…
Я всегда был.Я всегда буду.
Первая же мысль, пройдя рябью по вечности, которая была мной, доказала это с абсолютной очевидностью.
