Фотограф - Гектор Шульц
– Ты о себе почти ничего не рассказываешь, – тихо произнесла она, когда мы проходили мимо разрушенного причала. Я остановился, чуть подумал, а потом указал рукой на виднеющиеся из воды доски.
– Встань туда, пожалуйста. Свет хороший, и получится очень мягкий портрет.
– Хорошо, – она подошла к доскам и тут же отвлеклась на свисающую перед её лицом ветку дерева. Я внимательно следил за Четырнадцатой через объектив и когда она сняла маску, нажал на кнопку несколько раз, ловя резкий кадр. Она, услышав щелчок, повернулась ко мне и улыбнулась. – Ты мастерски уходишь от вопросов.
– Наверное потому, что рассказывать особо нечего. Когда я говорил, что тот еще обмудок, я не врал. Я вообще не вру и говорю исключительно правду, – хмыкнул я, вешая фотоаппарат на плечо. Затем, закурив сигарету, посмотрел на озеро. – Что ты хочешь обо мне узнать?
– Что-нибудь. Не обязательно особенное и сокровенное, – она пожала плечами и тут же покраснела. – Впрочем, если тебе неловко, то можешь не рассказывать.
– Все нормально. Ты согласилась попозировать, а я должен чем-нибудь отплатить, – улыбнулся я, но она впервые на мою улыбку никак не отреагировала.
– Ты мне ничего не должен, Адриан. Просто… а, забей, – она виновато шмыгнула носом, заставив меня вздохнуть.
– В детстве меня чуть не трахнул отчим, – выпалил я, смотря на озеро. Она замерла, услышав это, а потом, подойдя ближе, заглянула в глаза и, увидев в них ненависть вперемешку с болью, посторонилась.
– Я не…
– Ты хотела, чтобы я рассказал о себе. Я рассказываю, – тихо ответил я. – И поверь, мне нихуя не просто говорить об этом. Но я хочу… быть с тобой искренним. Я мог бы соврать, что в детстве любил какого-нибудь щенка, потом он сдох от того, что нажрался мусора с помойки, а я по нему очень скучал, но зачем? Какой в этом смысл?
– А твой отчим? Он, ну… заплатил за то, что хотел сделать? – она замялась, не рискуя смотреть мне в глаза, но я-то все понял. Любопытство всегда видно. Даже если тебе неловко, любопытство всегда пересиливает.
– Ага. Я ему член отрезал и забил его ему же в глотку, – буркнул я и увидев круглые от удивления глаза Четырнадцатой, рассмеялся. – Шучу. Однажды он так нажрался, что врезался в дерево на своем драндулете и, вылетев через лобовое стекло, разбил себе башку об асфальт. Мать тогда плакала, когда ей сообщили об этом, а я смеялся. Так сильно, что меня в психушку забрали. Но я был здоров. Просто тогда я был счастлив до безумия. И на тот момент я пожалел, что у меня не было фотоаппарата, чтобы снять его ебаный труп. Да, я говорил, что тот еще обмудок… Однажды он заявился в мою комнату, воняя, как бычьи яйца, и бухой в жопень, а потом снял с себя штаны и показал свой полувялый хуй, мне стало страшно, но он ржал. Ржал и говорил, чтобы я был хорошим мальчиком и пососал его писю. Я врезал по его отростку деревянной лошадкой, и он чуть меня не убил за это. Ублюдок крепко мне врезал по роже кулаком, а когда я обмяк, он швырнул меня на кровать и стянул с меня штаны. Но то ли алкоголь, то ли лошадка, однако его стояк опал, и он ушел к себе в комнату, матеря меня на все корки. Ночью я хотел его убить. Я взял нож на кухне, отправился в комнату и десять минут пытался себя заставить вонзить лезвие в его висок. Я не смог. Зато рассказал маме. Но мама мне не поверила. Не поверила даже тогда, когда он начал систематически меня избивать. В какой-то момент мое терпение лопнуло, и я, схватив его бутылку из-под пива, врезал ей ему по башке. Когда он отключился, я сбежал из дома. И вернулся в тот момент, когда он, уехав на мои поиски, въебался в дерево и размазал свою голову по асфальту. Я плакал и смеялся, глядя на него. Мне хотелось смотреть еще и еще. Впитывать этот восторг каждой клеточкой тела. Но меня забрали в психушку и выпустили оттуда спустя две недели. Мало кто знает, но в ту ночь я поменялся. Я дал себе клятву, что не позволю себе две вещи: никогда не буду врать и никогда не дам себя в обиду.
– Мне очень жаль.
Я кивнул в ответ на это и, вздохнув, достал из кармана сигареты и зажигалку.
– Я не хотела.
– Все нормально. Это прошлое. И мне почему-то захотелось, чтобы ты это знала.
– А что-нибудь хорошее в прошлом было?
Я задумался и покачал головой.
– Может и было, но говнина выбивает все это и заменяет собой.
– Понимаю. Я тоже о многом тебе не рассказывала. Может когда-нибудь.
– Забей. Лучше давай сделаем еще несколько фото, пока не стемнело, – отмахнулся я. Она улыбнулась, взяла меня снова под руку, и мы пошли дальше по шелестящему гравию. Только теперь мне было как-то полегче, чем раньше. Она не сочла меня ебаным психом и не послала к черту. Немногие женщины в моей жизни так поступали. Да чего темнить. Всего две. И одной из них была Четырнадцатая.
После прогулки мы, как обычно, выпили кофе, и я проводил Четырнадцатую до дома. Не до автобуса, хоть она и настаивала, а до дома. Тут пришлось настоять мне, потому что вечером Стрэтфорд превращался в филиал Ада, да и мне было бы спокойнее знай я, что она дома в целости и сохранности.
Четырнадцатая жила в двух кварталах от меня, в типичной для гетто многоэтажке с обоссанным подъездом, заблеванным лифтом и ебнутыми соседями. Поэтому, проводив её до двери, я улыбнулся и мысленно сказал себе, что поступил правильно, потому что в лифте с нами ехал какой-то обдолбанный тип, которого Четырнадцатая назвала мистером Верноном. Мистер Вернон гадко улыбнулся, рыгнул и, вытащив хуй, тут же осел на пол, когда я коротким хуком засадил ему под ребра. Четырнадцатая вздохнула, улыбнулась, а потом взъерошила пускающему пузыри утырку грязные волосы, чем еще сильнее меня удивила.
– Он просто дурачок. Местный. Все его знают.
– Я не знал. И когда при мне без согласия кто-то достает из штанов хер, то я реагирую так, – хмыкнул я.
– Он все равно ничего не вспомнит завтра, – снова улыбнулась она и, остановившись возле своей двери, неловко закусила губу. – Мы пришли. Спасибо за прогулку, Адриан.
