Фотограф - Гектор Шульц
– Не за что, – кивнул я, доставая сигарету. – Сейчас у меня много работы, поэтому твоими фотографиями я займусь, когда немного разгребу свои завалы.
– Не торопись. Я все понимаю, – она покраснела, а потом, сжав мою руку, заглянула в глаза. – Обычно я так не поступаю… но, может чашку чая? Если ты откажешься, я не обиж…
– Было бы замечательно, – кивнул я, перебив её. – Да и руки надо вымыть. У этого ебанутого мистера Вернона был очень грязный пиджак. Как бы чуму не подцепить или какой-нибудь герпес.
Квартирка Четырнадцатой была довольно милой, но это не удивляло, потому что хозяйка – молодая девушка. В моей квартире вечно царил ебаный срач, и среди гор пустых коробок из-под пиццы с прочим фастфудом вполне реально было найти парочку забытых другими цивилизациями артефактов. Но у Четырнадцатой все было довольно мило.
Она любила минимализм и прямые линии. Даже диван у окна не имел скругленных углов. Только прямые линии, прямые углы и минимум вещей. Мне понравилась её квартирка. Старенький телевизор в углу гостиной, шкафчик с десятком книг и журналов, столик со старым компьютером, три картины на стенах. Я улыбнулся, повнимательнее рассмотрев одну из них. На ней был изображен мужчина: очень тучный и с довольно крохотной головой, размером с ноготь мизинца, наверное. Он обнимал крохотную женщину и все его крохотное лицо выражало небывалое счастье. От этой картины веяло тем же теплом, что и от Четырнадцатой.
– Она тебе нравится? – тихо спросила Четырнадцатая, подходя ко мне. Я повернулся к ней и, улыбнувшись, кивнул.
– Ага. Милый толстяк и крохотулька-девушка. Я бы повесил такую у себя дома, хоть там и ебаный срач вперемешку со Средневековьем.
– Спасибо. Любому творцу приятна похвала, – покраснела она, а до меня наконец-то дошло.
– Погоди! Это твоя картина? Ну, в смысле, ты её нарисовала?
– Да. Одна из моих первых работ, – улыбнулась Четырнадцатая. – В кладовке еще штук пятьдесят лежат, но я не люблю, когда стены увешаны своими же картинами. Смахивает на нарциссизм в терминальной стадии.
– Если остальные похожи на эту картину, то им место не на твоей стене, а в галерее, – усмехнулся я, рассматривая другую картину, на которой был изображен огромный фиолетовый кот с такой же, как и у толстяка, крохотной головой и крохотными лапками.
– Брось, – рассмеялась Четырнадцатая. – Кто возьмет такие каляки в галерею? Да и пишу я их для себя. Когда мне грустно и хочется чуточку тепла.
– Я вот уверен, что толпы всяких любителей художественной мазни определенно обкончаются от радости, когда увидят твои работы. Ты должна показать хотя бы парочку, – пожал я плечами. – Если хочешь, я дам номер телефона владельца «Черной канарейки». Скажешь, что от меня, и он поможет.
– Спасибо, но… я, наверное, подумаю. Спасибо еще раз, – покраснела она. Я бы никогда не сказал этого вслух, но мне нравилось, как неловко она краснела от смущения. Словно вспыхивала вся, в глазах загорался инфернальный огонек, а потом все так же резко пропадало. Удивительное смущение.
– Подумай. Это реально круто! – улыбнулся я.
Минут через десять, когда чайник вскипел, мы с ней пили чай. Настоящий чай, а не ту хуйню в пакетиках, которая на вкус как моча бомжа. У Четырнадцатой, как у настоящей англичанки, под чай был отведен целый шкаф, и каких только сортов там не было. Причем я даже находил довольно элитные сорта, цены за которые начинались с трехзначной суммы. Как-то это слабо контрастировало с общим обликом квартирки, старым телевизором и старым компьютером.
– Я могу задать тебе вопрос? – вдруг спросила она, нарушив молчание.
– Конечно. Валяй, – кивнул я, поцеживая «Пьяную графиню» – особо любимый мной сорт чая.
– Почему ты ко мне ни разу не пристал?
Поперхнувшись, я удивленно уставился на Четырнадцатую, но та внимательно на меня смотрела, ожидая ответа.
– Ты хочешь знать, почему я еще не попытался тебя завалить? – уточнил я и, дождавшись кивка, вздохнул. – Я похож на того, кто любит заваливать женщин?
– Немного, – улыбнулась она и, накрыв своей ладонью мою ладонь, заглянула мне в глаза. – Ты грубый, говоришь, что думаешь, плюешь на мнение, которое может сложиться у других о тебе. Такие люди, как ты, не миндальничают с девушками.
– Это еще не значит, что я ебаный насильник, милая, – фыркнул я. – Веришь или нет, но я уважаю женщин, и если я вижу, что женщина меня хочет, то пользуюсь этим. С тобой не так все однозначно. Ты для меня загадка. Пока. Вроде иногда появляются такие знаки, но ты тут же прячешься, как черепаха в свой панцирь. И еще одно.
– Что? – тихо спросила она.
– Мне комфортно с тобой и так. Зачем примешивать секс раньше времени?
– Ты не такой, как другие.
– Ага. Слышал, – усмехнулся я в ответ и, взяв её руки в свои, спросил: – А что ты хочешь? От меня.
– Может, я хочу, чтобы ты меня поцеловал, – она не улыбнулась в этот раз. В глазах её блеснул испуг, и я, отпустив руки, вздохнул. – А может, я хочу, чтобы ты ушел, пока не причинил мне новую боль.
– А может, пусть всё идет, как идет, а? На кой хер ломать себе голову, гадая о чем-то, в чем ты нихера не уверена? – съязвил я. Четырнадцатая рассмеялась и посмотрела на меня по-другому.
– Знаешь. Сейчас я хочу, чтобы ты остался.
– Навсегда?
– Нет. Хотя бы на одну ночь, – она поднялась с дивана, взяла меня за руку и повела за собой в спальню. Я шел за ней, как глупый теленок. Шел и боялся, что это сон и я сейчас проснусь в своей гребаной квартирке, подыхая от холода прожорливой чертовой камеры в ожидании очередного клиента. Но это был не сон.
Четырнадцатая была робкой и неловкой. Она неловко гладила мои волосы, пока я целовал её губы. Краснела, причем я чувствовал это даже в полной темноте комнаты. Горели её щеки, горела маленькая грудь, изумительная и нежная, когда я прикасался к соскам губами. Горели её бедра, и жар сбегал по ним вниз.
Я осторожно поднял её на руках и положил на кровать, освещаемую лишь светом уличных фонарей. На миг задумался, любуясь её наготой и стеснением, а потом накрыл её собой, словно пытался закрыть от всего плохого. Она негромко вскрикнула, когда я вошел в неё, впилась мне зубами в мочку уха и провела ногтями по спине, оставляя еле заметные, крохотные царапинки. Мы перевернулись. Она оказалась сверху, и не было зрелища в моей жизни прекраснее, чем это.
