Фотограф - Гектор Шульц
– Привет, – сказала Четырнадцатая, когда я подошел к ней у входа в парк. Она взглянула на детские часы с Микки Маусом и картинно поцокала язычком. – Ты опоздал.
– Ну, это не свидание и не коммерческая съемка, – пожал я плечами. – Плюс вагон застрял в тоннеле и стоял там битых полчаса. Моей вины тут нет, милая.
– Я шучу, – рассмеялась она и, взяв меня под руку, повела ко входу в парк. Я не вырывался. Мне нравилось к ней прикасаться. И это тоже было странно. – Знаешь, я набиралась смелости попросить тебя о съемки две недели.
– Серьезно? – удивился я, закуривая сигарету и, закурив, машинально поправил рюкзак за плечом, в котором лежала гребаная камера, обжигающая спину и душу ебаным льдом. – То есть, когда мы три дня назад обсуждали по телефону седьмой сезон «Друзей», ты раздумывала о съемке?
– Ага, – кивнула она. – Я не хотела тебя напрягать.
– И что заставило пересилить себя?
– Ты будешь смеяться, – покраснела она. – Но все изменил тот репортаж из галереи. Я поняла, что скоро тебя весь этот мир поглотит. Поглотит и не отпустит.
– Херня, – хмыкнул я, снова заставив её улыбнуться.
– Нет. Не херня. Это социальная лестница. Ты поднимаешься все выше и выше, и на тех, кто сидит на ступенях ниже, ты уже внимания на обращаешь. Так что это был мой последний шанс.
– А если я скажу, что для тебя я найду время, даже если стану невьебенно знаменит?
– Я скажу, что это очень льстит, – она вздохнула, на миг прижалась к моему плечу щекой и отпрянула. – Я не люблю быть навязчивой.
– И если бы я отказал сегодня, то ты бы исчезла из моей жизни? – криво усмехнулся я. Она, остановившись, заглянула мне в глаза и серьезно кивнула. – Херово. Что еще сказать. Тогда я вовремя согласился, потому что не хочу, чтобы ты исчезала.
– Правда? – тихо спросила Четырнадцатая, сжав мое предплечье.
– Ага, – кивнул я и, улыбнувшись, снял со спины рюкзак. – Тут место красивое. Давай сделаем пару фото.
– Давай, – она покраснела в который раз и, потупив глаза, добавила: – Только я… это… позировать не умею.
– Не волнуйся. Просто будь собой, – вздохнул я, щелкая рычажком включения фотоаппарата. Гребаная адская машинка радостно полыхнула льдом и включилась.
Сложно поверить, но парк Стрэтфорда днем мог похвастаться красивыми местами. Одним из них была уютная площадка рядом с озером. Я часто приходил сюда в одиночестве… да и в другое время тоже приходил, и часами стоял, ежась под холодным ветром, дождем, снегом или редким, теплым солнцем. С этой точки виднелось только озеро, кусочек берега справа и разрушенный причал слева. Отсюда не было видно лавочек с гребаными нарколыгами, не было видно визжащих спиногрызов с безумными мамашами. Здесь ты мог побыть наедине со своими мыслями.
И сейчас, пока я настраивал камеру, то невольно восхитился, какой прекрасный, естественный свет создает природа. Четырнадцатая стояла в центре площадки, за её спиной виднелся кусочек озера и бескрайнее голубое небо, немного обезображенное рваными облаками. А солнечный свет создавал вокруг её головы удивительный сияющий ореол.
Улыбнувшись, я прильнул к глазку и, поймав фокус, нажал на спуск. Четырнадцатая вздрогнула, из глаз пропала пленка задумчивости и между бровями пролегла еле заметная, но все же тяжелая морщинка. Я помахал ей рукой и, дождавшись улыбки, еще раз нажал на спуск, после чего вернулся к настройкам. Снимок получился красивым, но слишком резким, о чем я ей и сказал. Мне хотелось воздушности и нежности, а для этого следовало открыть диафрагму максимально широко.
– Слушай, – хмыкнул я, держа палец на кнопке спуска. – А можешь вспомнить самый счастливый день в своей жизни?
– О. Это будет сложно, – она рассмеялась и тут же сконфузилась, когда камера застрекотала, ловя её улыбку. – Самый счастливый?
– Ага. Самый-самый, – кивнул я. Четырнадцатая задумалась на мгновение, на её лицо вернулась та мечтательность, которой я ждал, но нужно было кое-что еще. Я ждал улыбку. Счастливую улыбку. Когда лицо человека озаряет счастливая улыбка, он почти всегда снимает ту маску, за которой прячется все время. Мне нужна была душа Четырнадцатой. И она мне её показала. Всего лишь на миг, но этого было достаточно, и, нажав на кнопку спуска затвора, я удовлетворенно улыбнулся, почувствовав, как из груди исчезает холод. Совсем немного, потому что в душе Четырнадцатой говнины было мало, но даже маленькая передышка для меня была сущим Раем.
– Получилось? – она подошла ко мне и попыталась заглянуть за плечо, но я быстро выключил предпросмотр и, нахмурившись, покачал пальцем. – Что?! Я же просто посмотреть!
– Нельзя, – с видом ученого буркнул я. – Сырой снимок я никому не показываю.
– Но я хоть хорошо получилась? – не сдавалась Четырнадцатая, заставив меня рассмеяться.
– Даже не сомневайся, милая. По крайней мере, куда лучше тех, кого я в галерее фотографировал.
– Ты фотографировал кого-то из богачей? – она округлила глаза.
– Ага. И говнины в них дико много, – хмыкнул я и, подтолкнув её к озеру, подмигнул. – Искупаться не хочешь? Портрет русалки в воде среди пластиковых бутылок и разбухшего хлеба! Сенсация в фотографии.
– Шуточки у тебя, – фыркнула она и, взяв меня под руку, улыбнулась. – И это все? Ты проводишь меня на автобус?
– Почему «все»? Это лишь первая площадка. Тут есть еще парочка красивых мест, – пожал я плечами. – Надо сделать несколько портретов, а потом выбрать из них лучший. И если я закончу, то сначала напою тебя кофе и только потом провожу на автобус.
– Это было бы чудесно, – улыбнулась она. Я улыбнулся в ответ и промолчал. Просто потому, что был с ней полностью согласен.
Мы шли вдоль берега озера и молчали. Четырнадцатая иногда задирала голову к небу, жмурилась, когда от солнца начинали слезиться глаза, и, улыбаясь, прижималась к моему плечу. А я просто думал о том, как мне не хватало простых прогулок и простого человеческого тепла. Я так давно был одиночкой, что превратился в ебаный сухарик, который даже литр пива не сможет размочить. И от этого меня корежило еще сильнее. Та боль, ради которой я согласился менять души, отступала, когда Четырнадцатая была рядом, забывалась и почти исчезала, из-за чего мне порой становилось еще хуже.
