Позвоночник - Мара Винтер
Алая лента, Сушумна, по-прежнему связывала один сектор с другим, но, кроме неё, ничего общего между секторами не было. Стекло и свет, и высотки, и середина дня. Люди в официальной одежде, улыбки по стандарту. Вопрос с жужжанием носился вокруг её головы. «Не может такого быть, что человек без диплома застревает на втором уровне», – возражало всё, что могло в ней возражать. Не застревают, не бойся, – ответили ей (она успела привыкнуть к таким мгновенным ответам), – то есть большинство застревает, но есть и те, кто поднимается. У них другие пропуска». Не споткнись на социальной лестнице, хохотали птички, с нее ох как больно падать. Хотя, ты-то уже… Уши пришлось прикрыть. Открыла: молчат птицы, бурлит город. Пищат светофоры, сигналят водители, читают лекции профессора, спят студенты, гонятся за местом начинающие соискатели, торгуют знающие свое дело торговцы, и всё это – вокруг озера. Озеро, в центре, сияло, как зеркало, если подойти к нему достаточно близко. Река впадала в озеро и выпадала из него, не меняя ни своего, ни его цвета. Реку, в этом районе – шире, чем в предыдущих, пересекали мосты.
Юна прогуливалась, маленькая, среди огромных зданий. «И зачем такое строить? – подумалось ей. – Не иначе как, чтобы человек, ощущая своё ничтожество, впадал в отчаяние. Или, наоборот, приобщался к величию. Зависит от того, отделяет он себя от внешней среды или нет». Мысль показалась ей интересной. Гуляя, она забрела в скверик возле университета, тенистый, с лавочками. «Что такое эго? – спросила себя Юна, глядя на редких студентов, проходящих мимо, – это защитный механизм, как оболочка, отделяющая внутренний мир от внешнего. Я и агрессивная среда. Не будь агрессивной среды, не было бы желания отгородиться от нее. Соответственно, человек (а некоторые всерьез способны чувствовать других, тонкие вибрации за пределами своего тела) не ограничен одним собой, но ему кажется, что он ограничен: механизм защиты внушает ему эту иллюзию…» Её окликнули по имени. Голос окликнувшего был смутно ей знаком. Она повернулась на звук и увидела Артху, вампира из первого круга, собственной персоной. Товарищи его, по цепям, были спрятаны какой-то мешковиной, за его спиной. Вокруг него толпились ученики, видимо, не замечая "придатков" преподавателя. Артха, в прямоугольных очках, белой рубашечке и джинсах, выглядел небрежно-изящно, но не менее вампирски, чем обычно. Студентов вокруг него Юна насчитала ровно десять. Выглядели они… достойными своего наставника. «Познакомьтесь, ребята, – авторитетно заявил вампир, – это Юна, та, в ком мы все обретаемся. Юна, а это, – поочередно указывая на каждого, – Невежество, Тупость, Отвращение, Желание, Стыд, Циничность, Коварство, Жадность по кличке Алчность, Страх и Лень. Моя лучшая группа». – Молодые люди дружно закивали. «Я и Стыд, – добавила девочка с испуганными глазами, Страх, – мы не те же, кого ты видела на втором круге. Там – наши тезки. У тех нет формы. Они становятся кем угодно. Стыд там, это стыд за свои желания. А мой – за свои действия. Тот страх – это Деймос, ужас исчезновения. А я – Фобос, страх провала, страх ошибки». Мальчик с пунцовыми щеками, Стыд, обнял её за плечи. Девочка, перепуганная собственной речью, спрятала лицо у него на груди. «Всё верно, – добавила Желание, – я тоже отличаюсь от того желания, что там. Там хотят наслаждений, сиюминутных, без перспективы. Я предпочитаю иметь собственность. Держать в сундуке свою прелесть». В руках её были бумажки. Законодательное подтверждение её владений. «Мало берешь, – шепнул ей Жадность, похожий на нее, видимо, брат. – Надо больше, больше сделок». Коварство поддакнула: «Чтобы были сделки, можно и надурить маленечко». «Не наебешь, не проживешь, таковы правила», – пожал плечами Циничность. Невежество с Тупостью молчали: сказать им было нечего. «Как же вы мне все надоели, ужасно, ужасно, – буркнул Отвращение. – Не хочу с вами больше, а деться от вас некуда». Лень молчала. Ей было лень даже говорить. «Гордость моя, – умилился Артха. – Смотри, – обратился к Юне, – ты в городе сокровищ. Тут есть чем очароваться. Наш район – первый, где начинается утверждение снаружи, где дети взрослеют. Во втором не было заботы о будущем, тут – есть. Бери, что захочешь, но позаботься, чтобы тебе ничего за это не было, таков наш девиз». Юна подняла брови. Юна спросила: «А как же глобальное?» Её не поняли. Она уточнила: «Вы берете из мира, себе. Но от этого вы всё больше отделяетесь от мира. Эго становится толще, прослойка между индивидуумом и его средой, толстеет, чтобы удержать накопленное. Кто имеет много, имеет только то, что имеет, внутри эго. Кто отказывается от имения, получает весь мир, целиком. Вам не кажется, что вы, обогащаясь, только беднеете?» Им не казалось. «Что-то ты много хочешь», – проворчал профессор с клыками. Из-под мешковины высунулся кулак с большим пальцем вверх. Рукав, над кулаком – ярко-оранжевого цвета. «Мокша, – обрадовалась Юна. – Мокша, выходи!» «Э, нет, – отрезал Артха, – не его тут поле, ягодка. Иди дальше, если хочешь. Но никто там, выше, не предложит тебе больше, чем мы». Юна считала иначе: «Материального не предложат, – возразила она, – но уж я-то знаю, что материя, братцы, это далеко не всё. Нет в ней счастья, есть одно только минутное удовольствие. Я покупаю себе новую одежду, потому что хочу обновить свой имидж, свою энергию, но это бытовая трата, и она совершенно не отвечает моей потребности в вечности. Мне говорят: ты лучшая, Юна, первая на курсе, первая в клубе, я – не горжусь этим, нет – я пытаюсь соответствовать. Не подвести тех, кто так считает. И что в результате? Падаю, чтобы вылететь из балета. Разбиваюсь, чтобы вылететь из стрипа, из танца как такового. Если я не пойму, куда вылететь, что стоит всех моих падений, клянусь, я решу не выходить из комы. Мне нужен смысл, а не это ваше… потреблядство. Кормите им кого-нибудь ещё». Отчитав свою тираду, спящая не стала продолжать общение с цветником Артхи. Развернулась и ушла. Вслед иронично молчали.
Сквер венчался университетом. Напротив него шло венчание, в церквушке. «Ничего святого, – вспомнила Юна крик Германа. – Разведутся через год. А не
