Позвоночник - Мара Винтер

тогда – ребенок, сейчас – взрослая, сейчас не повернулась, как тогда. Наказывать было не за что. Она сказала: «Наказывать не за что. Иди к черту». Проекция замерла с ремнем в руках, рот открылся, брови сошлись у переносицы. «Ах ты ж маленькая дрянь, – прошипела она, – я научу тебя манерам!» Юна была взрослой. От пощечины она не расклеилась. «Тебя так же били, да?» – спросила, сосредоточив внимание на реакции, а не на словах. Нонну дернуло. «Да, – подтвердилась догадка, – били и правильно делали. Это и называется вос-пи-та-ни-ем». Ссориться стало бесполезно. Боль её, несчастье её, открылись воочию. Ребенок не смог бы сделать то, что сделала взрослая в детском обличье. Она простила. «Мне жаль тебя, – искренне сообщила бабке Юна, – жаль, что ты не вышла из этой травмы». В тот же миг она вернулась обратно, к раздавленному зданию. Её собор-бордель остался цел. Разрушен был другой. Не в этой вселенной. Сапог поднимался вверх, медленно, но верно. Стены восстанавливались. Заиграла эротичная музыка. Танец возобновился. Латексная копия подмигивала с пилона.

Юна окончательно потерялась. И, потерявшись, ушла оттуда, где была, чтобы найтись в другом месте.

Шикарный дом, похожий на храм, с куполом, стоял рядом. Стоял и манил. Она открыла тяжелую дверь, чтобы оказаться…

…в настоящей обители разврата. Среди богато украшенной залы (огромной, во всё здание размером, с фресками и позолотой) везде двигались, совокупляясь, голые тела. Лакеи с подносами бегали туда и сюда, угощая отдыхающих вином и трюфелями, для подкрепления сил. Куда ни глянь, везде ебущиеся люди. Одна девушка и четверо парней, она сидит на первом, обнимая его вульвой, другой, стоя, берет её анально, третий сбоку: она, склонившись, сосет его член, четвертый стоит рядом, руководя процессом, как сам сэр Вудман, только без камеры. Один парень и две девушки, одну он, сверху, трахает, другая, сзади, делает ему римминг. Собрание партнеров обоего пола, меняющихся друг другом. Мужчины, женщины, совершенно разной комплекции и вкусовых предпочтений. Рядом садо-мазо, подвешенная на веревках девушка, с грузами на сосках, её шлепают по половым губам, щипают, вставляют в неё вибраторы, держат стимуляторы у клитора, а она, извиваясь, кончает. Такой оргии Юна, при всём своём опыте, не видела никогда. Старик во фраке и цилиндре, похожий на дворецкого, подошёл к ней. «Чего желаете, мэм, – спросил, сквозь стоны и крики, – зал поделен на секции. Там свингеры, там гэнг-бэнг, ролевые, имитация принуждения, куколд, сисси, секс вайф, а там монстры… сами видете, на любой вкус. Помочь вам раздеться?» – заботливо предложил ей, без тени пошлости, точно предлагая тест-драйв автомобиля. «Нет, не стоит, – откликнулась. Голос, из-за кома в горле, сорвался, пришлось откашляться. – Скажите лучше вот что. Почему человека тянет к такому?» Старик усмехнулся: «О, да вы философ, мэм. Разве вы не знаете? Секс – это темное отражение всей человеческой жизни. Что нельзя, то и лезет в фантазии, как тень. Недаром управленцы хотят, чтобы ими командовали, а верные жены – бригаду грязных строителей. Человеку хочется контрастов, и они тоже здесь. Королеве подавай конюха. Королю подавай шлюху. И наоборот. Свободному подавай цепи, а скованному – увидеть другого в цепях. Высокие вибрации и низкие, сочетаясь, дарят, так сказать, полноту. Хотя смешение их невозможно, смешиваясь, они способны разорвать своего носителя. Поэтому не стоит делать смешанных детей. Но об этом мы позаботились, не переживайте, – улыбнулся он и полез в нагрудный карман, чтобы выудить пачку презервативов, – вот, держите. Японские, самые лучшие».

Презервативы Юна не взяла. Онемевшим языком она пробормотала "спасибо" и задом, пятясь, вышла обратно. На воздух. Дышать стало сложнее, чем раньше. Засвистело по земле, белыми хлопьями. Налетел холодный ветер. Хлопья размножились. Вьюга бросилась на город без предупреждения, и закружилась, заплясала вокруг неё, у неё между ног, на крышах увеселительных заведений и стеклах фонарей. Инеем затянуло окна, откуда незадолго до этого, улыбаясь, подсвеченные радужными лампами, выглядывали девочки на час. Кутаясь в свой балахон, босая, обожженная снегом, Юна искала пристанища в любом из окружающих её домов: в ближайший и зашла. Низкий, с покосившимися стенами. На весь город он, такой, видимо, был один. В парадной тишь. Темнота. Продвигаться пришлось на ощупь. Ни мебели, ничего. Из угла, напротив стены, вдоль которой двигалась Юна, кашлянули. Она взрогнула. Сердце зашлось. «Кто там?» – спросила она, пытаясь придать своему голосу максимально уверенный оттенок. «Свои», – хмыкнули голосом брата. Чиркнула спичка. Зажглась лампа. Теперь он был на виду: черные волосы, серые глаза. И шерсть. По всей физиономии. Взвизгнув, Юна бросилась бежать, наружу, пусть в холод, пусть в пургу, лишь бы не тут, не с ним. Дверь оказалась заперта. Наглухо. «Эй, ну ты чего, – пропел Герман. – Я же не причиню тебе зла. Выебу, и только». Она замерла, в углу, закрыв глаза. Ступор, подумалось ей, первобытная реакция на опасность: прикинуться мертвым. Только я-то не смогу вот так прикинуться, выебет и только. Дыхание было уже близко. Прямо у шеи. Низ живота, там, ближе к лобку, тянул: дай мне его, дай мне его член. Призрак кровосмешения, призрак животности, не разбирающей родства, повис над головами. «Герман, – сказала она, не в лицо, в морду, – я не ты. Я не опущусь до такого. Стать… твоим телом значит стереть тебя, как брата. Я этого не допущу. Ты ценен сам по себе, делай хоть что со мной, ты мой брат. Ты не знаешь иной любви, – протянула руку, провела пальцами по его щеке, прямо по шерсти, превозмогая страх, – кроме ебли. Тебе не дали ее, тебе не с чем сравнить. Тут есть моя вина, я признаю это, Гер, – голос дрогнул, – ты не такой, какой сейчас. Я вижу то, что ты видеть не хочешь. Ты волк, как и я, этого не отнять. Но ты всё-таки человек». Под балахоном ничего не было, она знала это. Дерни он ткань вверх, она не смогла бы сопротивляться. Сил бы не хватило. А тело, то просто говорило ему "да". «Это реакция страха, – вспомнила Юна, вспомнила, что читала, – рассинхрон между головой и гениталиями. Защитная реакция: если изнасилуют, пусть хотя бы без травм». Он замешкался, нависая над ней. Руками по обе стороны отрезая её от бегства. «Кто мы, как ни животные, Юна, – спросил он воздух. – Кто мы, как не животные, – повторил. – Если погоня за определенным химическим процессом в мозгу заставляет нас предавать всё, что было важным, что имело некую… святость, – выплюнул с презрением. – Вот ты. Я на тебя чуть ли ни молился в детстве. Ты танцевала, грациозная, царевна Лебедь, не меньше, – с каждым