Позвоночник - Мара Винтер
Глава V. Уровень второй. Шесть пальцев на одной руке
Туман оказался живым и полным призраков. Со всех сторон к ней тянулись руки, "дай". Отбиваться от них было нечем. Всё, что она могла – бежать, бежать, куда глаза глядят, не глядя, вперёд; и она бежала. Кошмары Пэт о бывших ожили в её сне: все они хотели пить её, жить её. Пить её жизнь. Сколько бы ни прошло времени, связи оставались здесь, каждый из партнеров по сексу, даже случайных, имел сюда доступ, тянулся за добавкой: пить. Здесь были и те, с кем не было секса как такового, только массаж, а, прямо говоря, тайская дрочка. Их количество измерялось тысячами. Сквозь туман, густой, как сироп, отвоевывая шаг за шагом, Юна шла. «Глубоко под водой, – мелькнуло в уме. – Так трудно… Нельзя останавливаться, там королева, она всё знает, нужно найти королеву». Пленка натянулась, копируя её очертания спереди, и лопнула, чтобы закрыться за спиной. Прорвалась. Спасена. Преследователей не выпускала мембрана, давшая выйти ей. Они, похожие на плотные сгустки тумана, с зубами, бились о невидимую преграду. «Надо отрезать их от себя, – решила она, – первого же встречного и спрошу, как это делается». Если встреченный не окажется одним из них. Юна поежилась. Себя встречать, без фильтров, бывает не очень весело. «Так вот куда утекают мои силы», – осознала она и ужаснулась, и выдохнула. Осознание – благо, даже когда осознание горькое. Лицо погладил свежий ветерок. Ногам было мягко и тепло. Зеленела трава. После асфальта и бетона, и сухой земли, этот район показался ей раем. Здесь уже наступила ночь (сколько она была в тумане? который час? который год?). Луна светилась, как фонарик Морского черта на дне, зазывая: плыви сюда, ближе, не бойся. Квартал звал неоном. Призыв с неба – ярче. Там нет фейс-контроля. Небо светит всем.
Как и первый, второй круг был разделён на две половинки. Справа веселились. Слева располагалась электростанция, посылавшая электричество и в сам район, и за его пределы. «Тут работают женщины, – поняла она вдруг, хотя пришла сюда впервые, – мужчины отдыхают». Прямо как в клубе. Как дома. Усмешка ей в губы брызнула сама: «Скольких ты, душечка, кормишь собой?» Слезы не брызнули, а вот усмешка – да. «Одного Германа обделила, бедного. Вот он и бесится», – смешно стало, аж до чертей.
И она двинулась прямо в гущу домов, через поле, в междуречье. Каждый дом здесь отличался от другого. Были маленькие, для приватных встреч, многоэтажные особняки с колоннами, в греческом стиле, увитые плющом, готические храмы, прокалывающие шпилем небеса, будто госпожа шпилькой – рабскую грудь. Что ни дом, то архитектурный триумф. Юна гуляла, любуясь: надо же. Хороша была, чаровница, блядушка, её вторая чакра. Гуляла Юна, пока внимание её ни привлёк собор, душком напоминающий бордель. Оттуда доносилась музыка. Туда её манило что-то, что было не рассудком, но ей самой: распутной и живой. Настолько живой, насколько это возможно, когда ты в коме. Охраны у входа не стояло. Юна шагнула внутрь.
…И встретилась взглядом с собой, летящей вокруг пилона. Собой дернула углом рта в дьявольской улыбке. Глаза, без белка, без зрачка и радужки, были черными, целиком. Зацепилась второй рукой, подняла ноги вверх, крест накрест, корпус – назад, волосы вниз: поползла. С хвостом на макушке, вся в латексе. «Змеюка, – шептала роба голосом Аркадия, – искусительница». Та, что стояла, отзеркалила улыбку той, что летела. С распущенными, ниже пояса, волосами, в бесцветном балахоне, ненакрашенная, малышка внешне. Малышка с зарядом атомной электростанции. «Затем и нужны мы, – хохотнула про себя, – чтобы вы не расслаблялись». Зал был полон. Лиц она не разбирала; разбирала то, что они чувствовали: похоть. Они хотели её, вместе со всеми эмоциями. Есть тело, есть ум, и есть эмоции – связь между тем и другим. Самим, без женщин, мужчинам было бы сложно их соединить. Вдруг, как по щелчку, музыка кончилась, крышу сняли, сверху, невидимой рукой. Она увидела огромный сапог, приближающийся к зданию. «Нет, – закричала, потому что не закричать не могла, – остановись!» Сапог приближался, в замедленной перемотке. Исходную скорость, среди всех посетителей, сохранила она одна. Бросилась к себе, той, что в черных глазах и латексе. Схватила за рукав, дернула: бесполезно. Та была в другом измерении. Сапог – ближе. Ещё ближе. Юна бросилась вон. И, как только она выскочила из собора (который бордель, который – сцена) подошва опустилась вниз, уже в обычном ритме. Раздавив всех, кто находился внутри. Без сомнения, насмерть. «Кто это делает? – закричала она наверх, в небо, – какого хрена ты это делаешь? Прекрати рушить тут всё! Это мой мир!» От неба к земле, от земли к небу звенел смех. «Ты тут одна, – напомнили ей голосом Смерти, – кроме тебя, некому рушить. Кто подавляет свою сексуальность, Пушкин? Или, может, тот, кто в Пушкине? Или то, что тебе внушили от юности твоея, что сие есть зло великое, ай-яй-яй, руки убери, вот тебе, по рукам». Она узнала сапог. Такие сапоги носила Нонна. «Это когда было, сто лет назад…» – опешила Юна. «Это есть, когда времени нет, все сто лет, – пропели в ответ. – Ты не осознавала, на моменте, происходящее. Проживи его сейчас, осознавая, и оно исчезнет», – любезно предложили решение. Она кивнула.
Бабушка стояла над ней с ремнем. Девочка, исследовавшая себя минуту назад, руками в трусиках, зажмурилась. «Поворачивайся жопой, – отчеканила Нонна, тогда и сейчас – прожженный душой, прокуренный телом мент. Учись уже отвечать за свои поступки». Занесённая над ней рука, без ремня, была шестипалой. Секунда остановилась. Пальцы ожили, обрели лица. «Привет!» – крикнул большой палец. Юна закрыла глаза и открыла их снова. Лица на пальцах всё ещё были. «Хочешь узнать, что с ней не так?» – спросил второй палец. Гримаса ненависти замерла на лице женщины, что собиралась её ударить. «Кто вы?» – прохрипела девочка. «Авагья, принижение других, контроль, стремление к власти. Прошрайя, потакание своим желаниям. Крурата, грубость, непонимание чувств других людей. Мурча, догма, блок мыслей. Люблю зависать, – один за другим представлялись пальцы. – Сарванаши, ужас смерти, хуже самой смерти». Шестой не назывался. «Что-то связанное с полом? – предположила Юна. – Да?» Пальцы дружно закивали: «В точку! Вот и подумай, чего бабушку твою всю жизнь циститы мучили. У неё зажим на зажиме. Развлекайтесь», – крикнули разом все шестеро. Рука пришла в движение. Хлестнула по щеке. «Поворачивайся! Кому сказала!» – крикнула Нонна, прямо на глазах затягиваясь толстой крокодильей кожей, вытягиваясь лицом. Крокодил навис над ней. Шкура – броня. Юна,
