Избранные произведения - Пауль Хейзе
Спокойно, непреклонный в своем решении, он последовал приглашению.
— Вот не знала, что вы можете быть таким неприятным! — набросилась она на него. — Садитесь-ка вот сюда, на скамью подсудимых, и отвечайте на мои вопросы. В чем вы обвиняете госпожу Вюсс?
— В нарушении супружеской верности.
— Что сие значит в переводе на нормальный язык?
— На нормальном языке, без всякого перевода, это значит, что она нарушила супружескую верность.
— А сейчас, мой дорогой, я буду говорить с вами серьезно и строго, ибо речь идет о чести женщины с безупречной репутацией. Я взываю к вашей правдивости, в которой глубоко уверена, и прошу ответить по совести: вы были помолвлены с Тевдой Нойком?
— Еще чего! — решительно возразил он.
— Или было еще что-то, равнозначное помолвке и дающее вам право так говорить — признание в любви? Обязывающее слово или знак? Поцелуй? Что-нибудь подобное?
— Нет, нет, нет! — снова горячо возразил он. — Вы на ложном пути; мы обменялись только немногими, совершенно незначительными словами. Я сидел за столом рядом с ней, мы несколько раз прогулялись вместе по саду, затем она спела для меня в зале песню. Вот и все.
— Значит, были письма.
— Почему бы и нет! Но я относился к ней слишком благоговейно, слишком добросовестно; она, в свою очередь, была чересчур осторожна. Женщины в письмах не забываются, вам это хорошо известно.
— Тогда в чем дело? Помогите же моему бедному рассудку.
Лицо его вдруг обрело отчужденное, очень серьезное выражение, словно перед его глазами предстал призрак.
— Личная встреча в далеком городе. — Голос его дрожал.
— Простите, что возражаю вам: госпожа Вюсс утверждала прямо противоположное, а она не лжет.
— Я тоже не лгу! Когда я говорю о свидании, я не имею в виду физическую близость.
Она непроизвольно дернулась на стуле и уставилась на него.
— Не физическая близость? Надеюсь, вы не станете утверждать… или как прикажете вас понимать?
— Вы правильно поняли, речь идет о свидании души с душой… Успокойтесь; я в своем уме и воспринимаю внешние явления столь же четко, как и любой другой человек. Отчего вы делаете такое недоверчивое лицо? Быть может, вы думаете, что из обставленного мебелью дома видно лучше, чем из пустого? Когда я говорю о видении…
— Вы верите в видения? — жалобно спросила она.
— Как и любой человек, как вы, например. Назовите это мечтой, воспоминанием, отблеском любимого лица, образом, сверкнувшим в душе художника. Разве это не видения?
— Прошу вас, только без софистических штучек! Будем говорить серьезно. Когда речь идет о воспоминании или художническом озарении, отдаешь себе отчет в том, что это всего лишь фантазии.
— Я тоже отдаю себе в этом отчет.
— Слава Богу, вы успокоили меня; можно вздохнуть с облегчением. Перед этим вы выразились таким образом, что я на мгновение подумала, будто вы позволяете вашим так называемым видениям оказывать решающее воздействие на вашу настоящую жизнь.
— Именно так я и поступаю.
— Нет, вы не можете так поступать! — воскликнула она запрещающим тоном. — Не можете!
— Простите меня, но я позволяю себе поступать именно так.
— Но это же безумие! — крикнула она.
Он улыбнулся.
— Где тут безумие, скажите? В чем оно? В том, что внутренние переживания я ставлю столь же высоко, как и внешние? Или, скорее, бесконечно выше внешних? Или в том, что я руководствуюсь ими в жизни? А совесть? А Бог? Разве это безумие, если в своих поступках ты руководствуешься совестью или Богом?
Она на минуту смешалась, озадаченная, не зная, что ответить. А он продолжал:
— Единственная разница заключается в том, что другие удовлетворяются смутными видениями, тогда как я стараюсь все видеть четко, как художник вознесение Марии на небеса. «Перст Божий», «Око Господне», «голос природы», «знак судьбы» — какое мне дело до этого анатомического музея? Я хочу всегда видеть все лицо, целиком.
Она уныло вздохнула.
— Изворотливостью мысли вы, конечно же, в сто раз превосходите мой слабый женский ум; я не хочу пускаться в подобные рассуждения. Мне остается только сожалеть и горевать.
Он положил ей руку на плечо.
— Благородная подруга, не правда ли, вы так и не поняли, почему я оставил без внимания ваш благожелательный намек на мою помолвку с Тевдой? Признайтесь, вы придерживались и продолжаете придерживаться мнения, что я по глупости и легкомыслию упустил свое счастье из страха перед брачными узами. Вот видите, вы кивнули головой.
— Скажем, из нерешительности, — подыскала она более мягкое выражение.
— Нет, из страха; ибо нерешительность — это та же трусость — трусость воли. Мне, однако, невыносимо знать, что вы видите все в ложном свете. Поэтому я хочу высказать вам свои соображения. Вы готовы слушать?
— Я готова ко всему, — прошептала она, опустив голову, — хотя не скрою от вас, что тема эта для меня мучительна и что я не понимаю, какой смысл ворошить старые истории. Впрочем, если вам угодно…
— Не угодно, — поправил он, — я должен высказаться! — И изменившимся голосом начал торжественно. — Нет, не из трусливой нерешительности, не из глупости я промедлил, когда великое счастье легкими шагами приблизилось ко мне, взирая на меня ясными очами и шепча: «Возьми меня!», а зная, что делаю, понимая, от чего отказываюсь, после трудных и зрелых раздумий принял я это мужественное решение. И сейчас я хочу рассказать вам об этом решительном часе моей жизни.
После этих слов он сделал паузу, как бы переводя дыхание. Но когда пауза слишком затянулась, она взглянула на него. Он стоял перед ней, весь дрожа, сотрясаемый внутренней бурей, крепко сжав губы.
— Я не могу рассказать вам об этом, — с трудом вымолвил он, — это самое сокровенное. — И он оперся о рояль.
Она быстро вскочила, чтобы поддержать его, если понадобится.
Но он уже снова выпрямился.
— Я принял верное решение! — воскликнул он. — Я знаю, что принял верное решение! И если бы мне пришлось выбирать еще раз, я не сделал бы иного выбора! — Он взял шляпу, поклонился и поцеловал ей руку. — Я опишу вам все это, — сказал он. Глубоко потрясенная, она проводила его к выходу.
— Ладно, — сказала она, чтобы только сказать что-нибудь, стараясь говорить непринужденным тоном. — Ладно, опишите мне все это. Вы же знаете, мне интересно все, что волнует и тревожит вас. И поверьте мне: хотя я не всегда понимала вас, да и сейчас не понимаю, но я никогда ни на мгновение не сомневалась в честности и благородстве ваших мотивов.
— Благодарю, верный великодушный друг! — пылко воскликнул он, бурно обняв ее обеими
