Избранные произведения - Пауль Хейзе
— Простите, но она будет дома!
— Ну, раз вы в этом так уверены, мне нечего возразить. — И вдруг, окинув его серьезным взглядом, спросила: — Милый друг, скажите откровенно, чего вы хотите от госпожи Вюсс?
— Ничего! — недовольно отрезал он.
— Тем лучше, в противном случае вас ждет чувствительное разочарование… Ну что ж, тогда в другой раз. Заходите, когда будет желание. Вы же знаете, вы у меня в любой день и в любой час желанный гость. — И, провожая его к выходу, она еще раз настойчиво повторила: — Прекрасная Тевда теперь — отрезанный ломоть.
До чего же настырно повторяет она поговорку об отрезанном ломте! Не думает же она?.. О нет, дражайшая, жених возвышенной Имаго неуязвим для директорши Вюсс…
Так вот, значит, каково ее последнее увлечение: производить на свет детей! Пожалуйста, милостивая государыня, не буду вам мешать. Делайте вид, что меня не существует на свете, продолжайте рожать двойняшек, тройняшек, по мне хоть дюжину сразу… Однако же я сказал, что мне ничего от нее не надо, это неверно, ошибку следует исправить. И тут же с мальчиком-посыльным отправил госпоже Штайнбах записку: «Дорогой друг, небольшое уточнение. Не «ничего» хочу я от нее, а чтобы она опустила передо мной глаза, вот чего хочу я от нее. Ваш Виктор».
В столовой гости со скучающим видом ходили туда-сюда, то выглядывая в окно в ожидании обеда, то рассеянно разглядывали картины на стене.
Виктор остановился перед портретом в раме, изображавшим государственного деятеля (его фамилия, разумеется, была написана неразборчиво). Мужественное лицо с грубыми, энергичными чертами, словно на гравюре по дереву. Выражение бескорыстия и целеустремленности, поза глубоко убежденного человека, ничего не выражающие глаза, привыкшие не спорить с конкретным человеком, а бездумно скользить над толпой. Виктору удалось разобрать крылатое выражение этого человека: «Все благодаря народной школе!» Да, именно таким и был этот неестественно напрягшийся человек. Весь мир для него — воспитательное учреждение; смысл жизни в том, чтобы учиться, затем учить других; нет истины, которая бы не отдавала мудростью, и нет мудрости без запаха поучения. Много бед натворил бы этот заключенный в квадратную рамку образец убежденности, если бы судьба не бросила его в безобидный плебисцитарный регион, а поставила у руля мировой истории!
Пока он упражнялся в красноречии перед портретом государственного деятеля, к нему незаметно присоединился еще кто-то и стал через его плечо тоже разглядывать картину.
— Не правда ли, какая выразительная голова! — восхищенно произнес незнакомец. Подошли и другие гости, слетелись, как мухи на мед, и в толпе снова прозвучал почтительный возглас:
— Какая великолепная, выразительная голова!
Должно быть, голова эта была важной персоной, любимцем народа; разговор продолжал вращаться вокруг него даже тогда, когда все уже сидели за столом. Вскользь прозвучала и его фамилия — Нойком. Стоп, ты слышал? Нойком? Точно так же звали и ее. Не исключено, что это ее дальний родственник.
— У него были дети? — негромко прозвучал вопрос.
— Двое, — послышалось в ответ. — Сын и дочь. Сын не представляет из себя ничего особенного, он сочинитель; напротив, дочь вышла замуж за известного господина Вюсса, директора. Великолепная женщина, скажу я вам; на улице все оборачиваются, встретив ее. Высокая, с гордой осанкой, черноволосая и смуглая, как южанка (ее бабушка была итальянкой), не женщина — огонь, черт побери! И к тому же скромная и целомудренная; никто слова дурного о ней не скажет. И такая же убежденная патриотка, как и ее покойный отец.
Так это ее отец! Проснись же, мой здравый рассудок, да пошевеливайся, ибо отсюда следует масса важных наблюдений. Рассудок его лениво зашевелился, слегка поднял голову, но снова равнодушно опустил ее, как лежащая на улице дворняга, когда мимо проходит разносчик молока. «Этот факт для меня ничего не значит», — заявил рассудок.
После обеда Виктор осведомился у официанта, где тут можно почитать газеты.
— Лучше всего сходить в кафе Шерца у вокзала; любой ребенок покажет вам дорогу.
В заполненном зале ему удалось найти столик у окна с двумя свободными местами. Люди уходили, приходили, оглядывались; но никто не подсаживался к нему. «Здесь, как и везде! В тебе, Виктор, нет решительно ничего располагающего, с тобой «неуютно». Забавная мысль: а что, если среди всех этих людей сидит и мой верный наместник? Почему бы и нет? Вероятно, и ему хочется почитать газеты. Должно быть, он похож вон на того, что сидит сзади, белобрысый, в очках с толстыми стеклами на глупом лице. Адонисом его при всем желании не назовешь; и, похоже, одухотворенности в нем ничуть не больше, чем положено профессору. Наместник, наместник, советую тебе не полагаться особенно на свою ученость, не то в один отнюдь не прекрасный день твоя Юнона, о которой ты столь высокого мнения, окрестит тебя «доктором Докукой». Собственно, надо бы из приличия подойти к нему и слегка подразнить его. Вот только бы знать точно, что это он! Ну, это мы скоро выясним. Десять минут третьего; еще три четверти часа. Как быстро летит время!.. Смотри-ка, какой видный из себя господин заглянул в кафе! Брр! Предмет девических мечтаний. К такому можно «прислониться», «обвиться вокруг него», не мужчина, а «опора на всю жизнь»! Будь у меня голос, я бы сейчас запел: «О ты, прекраснейший из всех!» И кудри, как у Юпитера! Кого напоминает мне этот смазливый Геркулес?.. Точно, короля червей на картах… Горе вам, девы, восплачьте! Взгляните на обручальное кольцо! И уже папаша, ибо выступать так самодовольно может только тот, кому знакомо отцовское чувство… Как аккуратно складывает он свой плащ! Какое тонкое, безукоризненное белье на нем! А это еще что? Сдается, он и впрямь направляется ко мне. Добро пожаловать, прекраснейший из всех!»
Вежливо поклонившись, король червей сел за столик и вытащил
