Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Однако в душе она робела. Подлинной ее мыслью было: «Хоть бы мать не вскинулась!» С отцом она легче надеялась поладить и потому выбрала час, когда он, по ее соображениям, сидел дома в ожидании ужина. Но мать должна была сперва принести еду от крестьян и находилась еще в дороге. В этом расчеты заблудшей дочери оказались верны, только относительно приема она обольщалась напрасно.
— Пришла-таки? — сказал старый Леенинг, не выпуская трубки из зубов.
Маленькие сестры и братья проявили больше холодного любопытства, чем удивления. Старший мальчик, Каспер, даже язвительно ухмыльнулся.
Она смутилась и проговорила:
— Я тут с Титгеном.
— Это мы знаем. Довольно тут толкуют… Давай-ка сюда! — Папаша Леенинг отбросил строгий тон судьи и потянулся за бутылкой.
Дети между тем развернули гуся, положили его в жестяную миску и, видимо, решились тотчас приняться за него. Антье воспользовалась минутой, когда у них побежали слюнки изо рта, чтобы задать несколько приветливых вопросов. Но тут в горницу вошла мать, ничего не сказала, принялась тотчас за свою работу и только между делом взглянула несколько раз на дочь — не то чтоб одобрительно, а скорей оценивая ее наряд, затем отвела Антье в угол за очагом.
— Скоро он на тебе женится?
Антье деланно рассмеялась.
— Кто же нынче женится! — заявила она прямо, даже слишком прямо, слишком обнаженно, — Я рада, когда он платит.
В горнице молчание. Мать заговорила не сразу.
— Платит? За что ж тут платить?
Молчание. Антье опять попробовала рассмеяться, но, прежде чем прозвучал ее смех, она опомнилась. Ведь здесь никто и не подозревал, что бывают подобные вещи.
— Ах… за это платят? — проговорила медленно старая Леенинг, не вполне веря своему открытию.
Дочь подтвердила кивком.
— И платят не мало! — добавила она с гордостью.
Фрау Леенинг все еще не знала, как к этому отнестись. Она никогда не выезжала из Вармсдорфа. Теперь она должна была впервые уяснить себе эту новую сторону жизни.
— Садись, поешь! — приказала она и кивнула на стол, а сама продолжала возиться у огня.
Антье собралась было поговорить, наконец, как следует с ребятишками, но тут матушка Леенинг уяснила себе, чего хочет.
— Если так, давай что-нибудь и нам.
— Ловко придумала! — Антье вдруг вскипела: в денежных делах она привыкла к ясности. — Что вы мне дали, когда я уходила в услужение?
— От твоей сестры Фриды мы ничего не получаем. Но от нее я ничего и не требую: она трудится. А ты ничего не делаешь, так можешь по крайности помочь нам.
— Слушай, мама, ты этого не понимаешь. — Антье больше не сердилась, но стала серьезной, — Никто не зарабатывает своих денег так тяжко!
— А мы? — спросила жестко мать.
Ее безрадостные глаза пробежали по глиняному полу и беленым стенам.
Дочь потупила взор, и он упал на руки матери. Они были большие, землистые, все в мозолях и уже скрючились.
— Ну там платьишко какое — это я еще могу. Или, пожалуй, несколько марок, — торопливо проговорила Антье тусклым голосом и повела плечом в сторону двери, будто рвалась на простор. Для матери это точно послужило сигналом. Большая, широкая в кости, с темным лицом и жесткими светлыми глазами, она объявила громко, но без возбуждения и очень медленно, очень протяжно:
— У меня когда-нибудь тоже не станет силы, и тогда придется мне идти в Бродтен, в богадельню.
— И тебе и всем нам этого не миновать, — пробормотала дочь.
Но мать продолжала неуклонно:
— Я не пойду в Бродтен в богадельню. Я отправлюсь в Гамбург и приду к тебе, поднимусь по лестнице, позвоню у двери, где написано: «Фрау Анни Леенинг», и просуну ногу, чтобы дверь нельзя было захлопнуть. Потом я сяду у тебя в твоей гостиной и останусь сидеть, и никто не посмеет меня прогнать. Я каждому буду говорить, кто я, — и кавалерам и дамам, пока они все до последнего не отступятся от тебя; никто не захочет на тебя смотреть. Тогда придется тебе выбираться из твоей теплой комнаты. И ты окажешься внизу, где и я. И тогда ты отправишься туда же, куда и я, — в Бродтен, в богадельню.
— Я всегда говорила, что ты сумасшедшая, — вдруг завизжала дочь, но голос у нее сорвался.
Девушке стало страшно. Глаза ее блуждали, ища сочувственного взора, и не находили. Она съежилась и стала будто меньше ростом. Тут появилась Мария.
Девочка вбежала в горницу, остановилась, увидев сестру, закричала:
— Антье здесь! — и распростерла руки.
Сестра, правда, не бросилась ей на шею, но стала будто выше ростом. Мать повела плечом и отвернулась. Она шумно завозилась с посудой, между тем как Антье вышла с Марией на улицу. Антье настолько оправилась, что даже кивнула родным.
За дверью она заговорила первая:
— Разошлась, гусыня! Ну ладно! Пускай их! Папа тут ничего не может сделать. Он все так же часто напивается? Да уж понимаю — бедные люди! Но ты для этого слишком красива, Мария. Дай-ка на тебя посмотреть. Ноги уже и теперь хороши. Тебе только десять лет? Еще годика четыре, не больше, и ты уже совсем разовьешься. Удивительно! Я должна взять тебя на свое попечение.
Она задумалась.
— Ты могла бы зайти ко мне как-нибудь в отель? — спросила она.
Мария не возражала.
Антье стала высказывать свои соображения:
— Если бы только не Титген! Он вечно с попреками. Но как-нибудь, когда он засядет пить в павильоне на пляже, я тебе кивну разок с балкона. Не бойся, мама не увидит.
Мария ввернула:
— Но я все время должна играть с курортниками.
— Как так? Ты при детях? Что за семья?
Антье внимательно выслушала, кто такие были Майеры.
— Приведи ребят с собой! — решила она и поспешно добавила: — Скажи им, что я их угощу шоколадом.
Мария решила прийти к сестре на следующее же утро. «Моя сестра живет в отеле Кёна», — такое заявление придавало ей важность. Девочка ощущала при этом гордость, которой что-то мешало, она сама не знала что. Но странно, Майеры ей не ответили, они смотрели друг на друга и говорили так, точно Марии тут не было.
— Значит, папа и мама правы, — заметила
