Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
На севере прояснело, дождь начинает стихать. Это укрытие не так уж и плохо, тут сухо, не подтекает…
Да, представьте себе, он застрелил человека. Но это был не штурман. О, она вела себя не так, как ей следовало бы, и все мы это знали. Старик совершенно запутался, он дошел до того, что готов был всех нас потопить! Чтобы так переживать из-за молоденькой женщины, я б ни за что не стал! На больших океанских судах укромных уголков сколько угодно, помимо кают и кубрика и других очевидных мест; капитан телефонировал с мостика, чтоб пошли и проверили там-то и там-то: я, дескать, хочу знать! Ну, положим, от меня он ни разу ничего не узнал — к чему это! — а вот Чэс, Аксель, негр, Пит и остальные ему докладывали. Все, кто заступал на вахту, по очереди. Он не давал нам покоя, идите проверьте там-то и там-то, я хочу знать! И так сутки напролет, да еще с заряженным револьвером, правда, убил он только одного. Пита. Пит был пустое место, мы мало что потеряли, нас все равно оставалось пятьдесят шесть, только это был непорядок и приравнено к ошибке. На допросах старик стоял в парадном мундире, пуговицы, галуны — все золотое, даже свисток из золота. Ни слезинки, подтянутый, гладко выбритый, шестьдесят два года. Старший механик дал показания в его пользу, у капитана были причины и основания для отчаяния, все машинное отделение показало в его пользу, весь экипаж: ясное дело, убийство было непреднамеренным. Тут старик поднялся. «Нет, — говорит, — никаких причин и оснований, на меня нашло, это было безумие, я жду приговора!» О, капитан остался верен себе…
Ливень прекратился, и Август выходит наружу. Кругом мокрым-мокро, бесчисленное множество маленьких ручейков, свежо, слабо дует ветер. Август карабкается вверх по склону, он высмотрел себе наблюдательный пункт, ноги у него разъезжаются, но он не сдается и не жалеет сил и наконец добирается. Овцы уже далеко, отсюда они кажутся с булавочную головку и почти не движутся — верный признак того, что пасутся.
Четыре часа. Небо окончательно прояснилось, пусть и не жарко, зато светит солнце, все оделись по погоде.
Гости садятся в баркас. Аптекарша — дама толковая и всех пересчитывает: не хватает пасторской четы и почтмейстера с супругой — ну что же это такое! Гордону Тидеманну неприятно, что его высокопоставленного друга заставляют ждать, но самому лорду все равно, где сейчас находиться, ко всеобщему удивлению, он выражает желание грести.
— Вы хотите грести? — недоуменно спрашивает Беньямин.
— Да-да, грести!
Появляется пасторская чета. Бедные, им было дольше всех добираться, пасторша переживает из-за того, что они задержали все общество.
— Вы нас вовсе не задержали, — успокаивает их фру Хольм. — Мы дожидаемся еще почтмейстера и почтмейстершу.
Спустя некоторое время аптекарь предлагает:
— Не лучше ли будет, если баркас отправится? А я их подожду, я же на собственной лодке.
Предложение принято. Баркас отчаливает, лорд ворочает огромными веслами как заправский рыбак. Черт возьми! Фрекен Марна впервые смотрит на него с интересом.
Переправившись на остров, они разбредаются, мужчины помогают перенести на берег провизию и пиво, отдает указания и всем распоряжается фру Хольм, к тому же она, оказывается, единственная, кто знает про гнезда и пух, ведь ее сын последний раз был здесь еще ребенком.
Птиц сейчас нет, они улетели, оставив после себя причудливый мирок, невероятно разбросанное летовьё. Стенами домиков служат три камня, на которые положен еще один — крыша.
— Боже мой! — говорят дамы. — Боже мой, это просто удивительно, мы об этом ничего и не знали!
Они просовывают руку в птичьи жилища и вынимают пух, который складывают в большие бумажные пакеты из Сегельфосской лавки; случается, кроме пуха они вытаскивают оттуда и всякий сор.
Фру Хольм говорит:
— Если господа увидят, что где-то съехала крыша или покосилась стена, то будьте добры поправить, чтобы на следующий год домики были в исправности!
Лорд немало путешествовал и навидался птичьих колоний, но и он тоже считает, что это «ужасно бесподобное» место.
Аптекарь доставляет почтмейстера с супругой. Они не стали рассыпаться в извинениях, сказали просто, что опоздали. Фру Хаген такая миниатюрная и хорошенькая, кутается в свое теплое пальто. Им вручают по бумажному пакету, фру Хольм просит мужа проверить, не пропустили ли те, кто ушел вперед, какое-нибудь гнездо.
Таким образом, эти трое остались вместе. Но почтмейстер Хаген не из тех, кто будет ходить и прислушиваться к каждому слову, произнесенному его женой и аптекарем, он удаляется от них на приличное расстояние, и прилежно собирает пух в свой пакет, и старается принести пользу. Время от времени он подходит к ним, чтобы обратить их внимание на ту или иную диковинку, и отходит снова. А коль скоро никто их не слышит, эти двое могут опять болтать друг с дружкой в свое удовольствие.
— Нет, — возражает фру Хаген, — вот тут вы ошибаетесь. Вы говорите, здесь можно жить. Я не думаю, чтобы кто-нибудь согласился здесь жить добровольно. Но вы, похоже, другого мнения.
— Ну не могу же я уехать, — отвечает на это Хольм.
— Прекрасно можете.
— Нет. Я женат, и строю дом, и определился на будущее.
— Вы прекрасно могли бы уехать, — повторяет она упрямо. — Здесь видали и не такое.
— Что значит уехать? — спрашивает он озадаченно.
— А вот то. С первым же пароходом. И я с вами.
— Ну вы и… скажете! Ах, вот оно что… и как это не пришло мне в голову.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась она. — Как же вы испугались!
— Оттого, что заполучу столь очаровательную и желанную спутницу? Нет, это еще не самое страшное.
— Дорогой аптекарь Хольм, — сказала она. — Вы утратили способность к непринужденной, веселой беседе. На это способна одна только я, заброшенная. Вы должны были спросить меня: «Хотите уехать со мною?» А я бы вам ответила: «Нет, он бы этого не вынес!» А кроме того, я же в вас не влюблена.
Хольм коротко:
— Я это хорошо знаю.
— Вы что, обиделись, что я в вас не влюблена? Обычно вас это очень удивляло, и вы говорили: «Вот дьявол!»
— Ха-ха-ха, я правда так говорил?
— Нет, аптекарь, вы положительно разучились флиртовать и забыли, что я вам рассказывала. Разве такой полинявший человек, как я, может влюбиться!
Хольм молчал, потому что сказать ему было нечего, помимо того, она говорила бессвязно, чем бы там это ни объяснялось. Он был доволен, что почтмейстер опять к ним присоединился, и решил его удержать:
— Кстати, почтмейстер, вы подобрали для нас прелесть какие обои. Мы просто в восхищении.
Ой! Аптекарь спохватился, что дал промашку, нельзя выдавать, что почтмейстер спроектировал дом и выбрал обои. Только уже было поздно.
Почтмейстер слегка вздрогнул, но тут же с самым невинным видом переспросил:
— Я? Да нет, просто я подумал… раз уж я был рядом… ну да все это пустяки! Альфхильд, послушай, здесь довольно свежо и дует, по-моему, тебе надо подпоясаться.
— Тогда помоги мне! — попросила она.
Когда он поправил ей перекрутившийся пояс, она сказала спасибо, и взяла за руку, и приникла к нему, словно бы ища у него защиты. А потом повела его обратно к баркасу.
Аптекарь же пошел дальше и нагнал остальных. Как выяснилось, некоторые из гостей проявили большое усердие, они показали ему полнехонькие пакеты, другие, в том числе фармацевт и помощник судьи, главным образом занимались тем, что чинили гнезда. Фру Юлии было жалко, что они обирают птиц:
— Как подумаешь, что на будущий год им опять придется себя ощипывать… Правда, Подручный?
— Извините, — говорит Август, — птицы так и так выбрасывают прошлогодний пух и ощипывают себя заново!
Пасторша выказала немалое прилежание и заняла второе место, ну а на первое вышла, конечно же, шустрая дочурка Давидсена, та, что помогала выпускать «Сегельфосский вестник»: она собрала уже два пакета и начала наполнять третий.
— Тебе полагается премия! — сказал консул и одобрительно ей кивнул. И стал совещаться с фру Юлией, какая это должна быть премия.
Так был собран пух на гагачьем базаре.
Но вот кто повел себя странно, так это фрекен Марна и лорд: отойдя в сторонку, они взяли себе и уселись. То, что фрекен Марна отлынивала от работы, не так уж и удивительно, она от рождения была на редкость инертной и вялой, но то, что живой и подвижный лорд присел у ее ног, означало скорее всего, что ему нужно ей что-то сказать.
Так оно и было.
Да, лорд в каком-то смысле капитулировал. Он потратил две, нет, три недели, пытаясь завоевать ее на английский манер, то есть делал вид, что она нисколько его не интересует, короче, предоставил ее самой себе. Он думал переупрямить ее, рассуждая о спорте и демонстрируя свой британский дух, то пренебрегая ею, то замечая ее присутствие. Порочная тактика. Он наткнулся на сопротивление, которое, собственно, было никаким не сопротивлением, а полнейшим безразличием. Молчал он или же говорил, находился ли рядом, нет ли, ее это совершенно не трогало. Редкий случай природной индифферентности, в Англии это сочли бы самодовольством и даже деланной флегматичностью. Ее безразличие к его особе и его речам даже не переходило в холодность, это бы стоило ей слишком больших усилий. Черт подери, он столкнулся с исключительной женщиной! Он начал о ней думать. Именно то, что ее не сдвинешь, раззадорило его британское честолюбие. К тому же она была красива, чертовка, и временами в ней угадывался сдерживаемый пыл.
