Кнут Гамсун - Победительница

Победительница

Я работал в Чикаго кондуктором. Вначале на линии Халстед; это была конка, она ходила от центра города и прямо до скотного рынка. Выходя в ночную смену, на этой линии мы никогда не чувствовали себя в безопасности, уж очень подозрителен был люд, что ездил здесь по ночам. Стрелять нам запрещалось, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть, не то трамвайной компании пришлось бы выплачивать компенсацию; у меня даже не было пистолета, так что полагался я только на удачу. Конечно, совсем безоружным я не был: в любой момент мог выхватить рукоятку тормоза, а уж эта штука меня бы не подвела. Хорошо это или плохо, но воспользоваться ей мне пришлось только однажды.

Предрождественские ночи 1886 года я провёл в трамвае без особых происшествий. Только однажды в вагон ввалилась толпа ирландцев со скотного рынка, аж платформа просела. Уже пьяные, они пили ещё, жутко орали какие-то песни и явно не собирались платить, хотя вагон уже тронулся. Целый год по утрам и вечерам они отдавали компании свои кровные пять центов, вопили они, а теперь Рождество, и потому платить они не намерены. Может, они были отчасти правы, но разрешить им бесплатный проезд я всё же не мог, так как опасался «шпионов», нанимаемых компанией следить, как кондуктор выполняет свои обязанности. В вагон вошёл полицейский, констебль постоял минутку, пробормотал себе под нос что-то про Рождество, понюхал воздух и вышел, слишком тесно ему показалось. Кому как не мне было знать, что одного слова констебля было бы достаточно, чтобы все пассажиры вынули свои пятицентовики, но я промолчал. «Почему ты нас не заложил?» — спросил один. «Решил, что это ни к чему, — ответил я. — Ведь я имею дело с джентльменами». Кто-то попытался поднять меня на смех, но другие поддержали меня и к тому же заплатили за всех.

К следующему Рождеству меня перевели на линию Коттедж. Перемена была разительная. Теперь я обслуживал состав из двух, иногда трёх вагонов, их приводил в движение кабель, проложенный под землей. Публика в этом районе жила утончённая, их пятицентовики я собирал в перчатках. Зато здесь было спокойно, а к обитателям вилл я вскоре потерял интерес.

Но под Рождество 1887 года опять случилось небольшое происшествие.

В сочельник — я работал тогда в утреннюю смену — мы ехали к центру. Вошёл господин и сразу обратился ко мне с каким-то вопросом; когда я обходил вагон, он дождался меня на задней площадке, где моё обычное место, и снова заговорил. На вид ему было около тридцати, бледный, с усами, очень элегантно одет, но без пальто, хотя погода стояла холодная.

— Я выскочил из дома в чём был, — сказал он. — Хотел непременно опередить жену.

— Рождественский подарок, — высказал я предположение.

— Вот именно, — ответил он и улыбнулся.

Но улыбка вышла странной, будто гримаса или ухмылка искривила рот.

— Сколько вы зарабатываете? — спросил он.

В стране янки этот вопрос не вызывает удивления, и я назвал точную цифру.

— Хотите заработать десять долларов? — спросил он. Я хотел.

Он достал портмоне и протянул мне купюру. Сказал, что мне он доверяет.

— Что я должен сделать? — спросил я.

Он попросил посмотреть мой график движения и сказал:

— Сегодня вы работаете восемь часов?

— Да.

— Во время одной из ваших сегодняшних поездок мне понадобится ваша помощь. На перекрёстке с Монро-стрит мы будем переезжать люк, ведущий к подземному кабелю. Я подниму крышку и спущусь вниз.

— Вам жить надоело?

— Не совсем. Но я хочу произвести такое впечатление.

— Ах, вот как.

— Вы остановите трамвай и будете вытаскивать меня из колодца, хотя я буду отчаянно сопротивляться.

— Непременно.

— Благодарю. Кстати, я вовсе не сумасшедший, как вам может показаться. Я устраиваю этот спектакль для моей жены, она должна увидеть своими глазами, что я хочу умереть.

— Так, стало быть, ваша жена тоже поедет на этом трамвае?

— Да, она будет сидеть на «грипе».

Я поежился. The grip — так называется в Америке кабинка вагоновожатого, где он стоя управляет трамваем, это место со всех сторон открыто ветрам, и прогулка там зимой вряд ли могла доставить кому-то удовольствие.

— Она поедет на «грипе», — повторил мужчина. — Так она обещала в письме своему любовнику, и если она поедет сегодня, это будет для него сигналом, что она придёт. Я прочитал в письме.

— Хорошо. Но я должен предупредить вас, что с крышкой люка придётся поторопиться. Иначе на нас наедет другой состав. У нас интервал три минуты.

— Это мне известно, — ответил господин. — Когда я подойду, крышка будет уже приоткрыта. Она и сейчас уже приоткрыта.

— И ещё один вопрос: как вы узнаете, на каком трамвае поедет ваша жена?

— Мне сообщат об этом по телефону. Мои агенты следят за каждым её шагом. Она будет в коричневой шубке, вы легко узнаете её, она очень красивая. Если ей станет плохо, помогите ей добраться до аптеки на углу Монро-стрит.

Я спросил:

— С моим вагоновожатым вы тоже договорились?

— Да, — ответил он. — И заплатил ему столько же. Но мне бы не хотелось, чтобы вы обсуждали эту историю и зубоскалили. Лучше не говорите ему ни слова.

— Не сомневайтесь.

— Когда трамвай подъедет к Монро — стрит, вы перейдёте в кабину вагоновожатого и будете внимательно следить. Заметив меня, вы дадите сигнал остановиться. Вагоновожатый поможет вам вытащить меня из люка, хотя я буду сопротивляться и кричать, что хочу умереть. Я немного подумал и сказал:

— Сдаётся мне, что вы могли бы сберечь ваши денежки и никого из нас не посвящать в то, что вы задумали. Спустились бы себе в люк, и всё тут.

— Ах, боже праведный! — воскликнул господин. — Но ведь вагоновожатый мог бы меня не заметить! Что было бы, если бы он меня не заметил! И никто не заметил!

— Вы правы.

Мы поговорили ещё о том о сём; он доехал до конечной станции, а когда трамвай повернул, то поехал с нами обратно. На углу Монро-стрит он сказал:

— Вон в ту аптеку вы доставите мою жену, если ей станет плохо. И соскочил с подножки…

Я стал богаче на десять долларов; слава Богу, бывают же в жизни счастливые дни! Всю зиму я проходил, привязывая к спине и груди толстый слой газет, чтобы хоть как-то спастись от ветра; при каждом моём движении раздавался хруст, что очень меня смущало, а приятели не упускали случая подшутить надо мной. Теперь же я смогу купить чудесный кожаный жилет, совершенно непродуваемый. И когда в следующий раз приятели станут пихать меня в спину, чтобы услышать так забавляющий их хруст, я больше не доставлю им такого удовольствия…

Мы съездили два, съездили три раза в город; ничего. Когда в четвёртый раз я собирался выйти на станции Коттедж, вошла молодая дама и села на «грипе». На ней была коричневая шубка. Когда я подошёл к ней, чтобы получить плату за проезд, она доверчиво посмотрела на меня. Совсем юное существо, очень красивая, с невинными синими глазами. Бедняжка, какой ужас ей придётся пережить сегодня, думал я, но, видно, она оступилась, и теперь последует наказание. Бережно отнести её в аптеку доставит мне сущее удовольствие.

Мы катились к центру города. Я заметил со своей площадки, что вагоновожатый шепчется с юной дамой. Ну, что интересного он мог ей сказать? Ему вообще запрещено говорить с пассажирами во время работы. Но, к моему удивлению, молодая женщина пересела на одно сиденье поближе к тому месту, где вагоновожатый крутил своими рычагами, а он внимательно слушал, что она ему говорит.

Всё дальше катимся мы к центру, останавливаемся, берём пассажиров, опять останавливаемся, и пассажиры выходят; всё идёт своим чередом. Монро-стрит уже близко. Я думаю: безумец, а местечко выбрал себе с умом. Перекрёсток этот тихий, спуститься в колодец никто не помешает. А дальше я думаю, что мне не раз приходилось видеть, как обслуживающий персонал нашей компании спускается в такие люки и приводит в порядок всё, что может там, в подземелье, выйти из строя. Но если кто задержится в люке и состав на него случайно налетит, то это — как пить дать — несчастного укоротит; от «грипа» к кабелю тянется якорь, так что башку непременно оторвёт.

Когда до Монро-стрит оставался один квартал, я пошёл на «грип». Вагоновожатый и молодая дама молчали. Я только напоследок заметил, как вагоновожатый кивнул, словно соглашаясь с чем-то, после чего он, уставившись в одну точку, смотрел только вперёд и мчался на бешеной скорости. У нас тогда ещё длинный Пат был вагоновожатым, ирландец. I

«Slack here a bit!» — сказал я ему, как мы это обычно говорим. Это означает: сбавь скорость. Там, куда мы неслись, я как раз увидел чёрную точку, похожую на человеческую голову, торчащую из-под земли.

Потом я посмотрел на молодую женщину, её взгляд был прикован к той же точке, она сидела, судорожно вцепившись в сиденье. «Одна мысль о каком-то возможном происшествии уже взволновала её! — думал я. — Что же будет с ней, когда она увидит, что это её собственный муж и он хочет покончить с собой!»