Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Увидя, что она отошла прочь и уселась, он пошел за ней. Они друг другу не чужие, они жили под одной крышей, удили вместе форель, ели за одним столом, и все же он испытывал некоторую неловкость, высокомерия у него слегка поубавилось.
Он попросил разрешения сесть возле нее.
— Пожалуйста!
— Необычная птичья колония, правда? — спросил он, обводя рукой остров.
— Да, ужасно бесподобная, — ответила она и с улыбкой опустила глаза.
Мало-помалу между ними завязалось что-то наподобие беседы, не то чтобы он взял и с ходу посватался, нет, такое немыслимо, но в лорде проглянуло что-то человеческое, он держался естественно, несмотря даже на свой несовершенный норвежский. Он впервые посетовал на то, что не может выразить все, что хочет.
— Ты говоришь по-английски?
— Нет, — сказала Марна.
Ну, английский она молниеносно выучит, когда приедет в Англию.
— Я не поеду в Англию, — ответила Марна.
Не поедет? Почему же? Нет, она должна непременно туда поехать!
Он рассказал, что у них есть имение — оно принадлежит не ему, а его отцу, у отца фабрика и прочее, — так вот, у них есть имение с большим садом.
— Гордон там был, Марна, и тебе тоже надо там побывать! Нет, не лошади и скачки и все такое, только автомобили и все такое, и не яхта, нет-нет, все гораздо проще. Ты что, совсем не говоришь по-английски?
— Нет, — сказала Марна, — я знаю только «love you», «sweetheart» и «eks mi nasj».
Теперь уже была его очередь опустить с улыбкой глаза. Да, ей не откажешь в естественности, и как же она красиво это сказала.
Ну а он не говорит по-норвежски, ей не кажется, что это ведет к чертовой матери?
Нет, на ее взгляд, он говорит неплохо.
Бойкий, занятный малый, он не переводил со своего языка, а использовал запас слов, усвоенных им со слуха, и, не застревая, продирался сквозь языковые дебри. Он также говорил по-испански — после Южной Америки, и немного по-арабски. А вот с французским — «хорошенькая дрянь»! Нет, ничего-то он не умеет, не то что Гордон, тот успевал по всем предметам, прямо до неприличия, все учился и учился.
— Зато ты — лорд, — сказала Марна.
Лорд? Это он-то? Держи карман шире! Лорд? Да нет же, фабрикант, они производят изделия из стали, то есть это отец его фабрикант, а сам он обыкновенный, заурядный человек.
— Ты хорошо гребешь, — сказала она.
— Гребу? Нет, разве это весла!
Но вот когда она приедет в Англию, то увидит, какой он гребец!
Консул приглашает гостей подкрепиться бутербродами с пивом. Марна с лордом поднимаются и идут к остальным. Лорд не умолкает.
Перед тем как возвращаться домой, фру Хольм пересчитала всех заново, а как же, ведь однажды случилось так, что они оставили на острове обрученную парочку и хватились их только в городе, пришлось плыть за ними обратно. А теперь вот недосчитались почтмейстерши Хаген.
Подождав немного, они принялись ее звать. Ну что за странная манера, взять вот так и исчезнуть! Несколько человек отправились на поиски; окликая ее во весь голос, они разбрелись по острову, а возвратясь, спросили: «Она так и не появилась?» Почтмейстер взбегает на самую высокую вершину и громко кричит.
Что это может значить? Кто-нибудь видел, что она ушла? Куда же она ушла? Как нехорошо с ее стороны! Кто-то говорит в ее оправдание: фру Хаген страшно близорука, что, если она застряла в расселине? Да, но здесь нет никаких расселин, на всем острове — ни одной расселины. И даже если она и застряла, то уж могла бы отозваться на зов!
Почтмейстер сбегает вниз, спрашивает, не пришла ли она, и, не дожидаясь ответа, бросается к берегу, его подгоняет страх.
— Подручный, что будем делать? — спрашивает консул.
— Вот что, — отвечает Август. — Мы за ней сплаваем, — отвечает он успокаивающе, словно она просто-напросто где-то себе сидит.
Он берет с собой Беньямина, они садятся в лодку аптекаря и гребут вдоль берега. Время от времени они окликают пропавшую и, суша весла, прислушиваются, не откликнется ли она. Глубина у берега всюду большая, дно уходит отвесно. Легкая зыбь, огромные валуны, морская трава, медузы. Остров был не так уж и мал, чтобы обогнуть его, заняло около часу. Стало смеркаться.
Баркас поплыл в обратную сторону.
На острове осталось четверо человек, они искали по двое, по очереди, в аптекаревой лодке, и продолжали поиски, пока была видимость, а потом пришлось дожидаться рассвета. Там был доктор, на тот случай, если понадобится откачивать. Август остался как моряк и подручный, лорд — просто потому, что он дельный парень, который умеет грести, а кроме того, он потребовал, чтобы его оставили. Четвертым был почтмейстер, несчастный муж. Он еще раз взобрался на вершину острова и постоял там некоторое время, хотя в такой темноте разглядеть ничего нельзя было.
Может быть, им придется обшаривать дно. В лодке у аптекаря лежала кошка, а еще у них был небольшой багор. Но если потребуются приспособления посолиднее, нужно будет ехать на материк.
Им хватило кошки. Нашли ее Август с почтмейстером. Когда они гребли вдоль северной оконечности острова, Август вдруг почувствовал, что ухватил что-то, и это что-то поддалось, и он смог его подтащить. Оказалось, кошка крепко зацепилась одной лапой за пояс ее пальто.
Почтмейстер сказал:
— Она была до того близорука, она оступилась и упала.
После двенадцати часов в воде ни о каком откачивании не могло быть и речи.
XXXIV
Пятница.
Жизнь продолжается.
Нанятые аптекарем плотники стучат молотками и забивают гвозди, обтесывают и строгают бревна, как будто в городе никто и не умирал. Стеффен наконец-то набрал людей и приступил к молотьбе, его молотилка тарахтит на всю Сегельфосскую усадьбу. Боллеман с товарищами добуривают последние отверстия, к вечеру они закончат, а завтра утром зальют основание. У всех, у кого есть флаги, они наполовину приспущены, но жизнь продолжается, да, и даже почтмейстер в положенное время явился в свою контору, приготовившись, видно, размыкивать зимой свое горе. А что ему еще остается! Зато лорд отставил с утра всякую стрельбу, отчасти потому, что всю ночь прободрствовал, отчасти желая проявить некоторое уважение к несчастью, которое постигло город.
Поспав пару часов, он выходит из своей комнаты и сразу же сталкивается с фрекен Марной — надо сказать, что после вчерашнего она уже не так его избегает и слово из нее вытянуть не так уж и трудно, — он сталкивается с ней, она до того красивая и цветущая, и совсем оттаяла, и, быть может, сподвигнется на то, чтобы приехать когда-нибудь в Англию. Не исключено. Она спускается с ним в столовую к позднему завтраку и вместе с фру Юлией выслушивает его рассказ о том, как они провели вечер и ночь и как нашли утром тело. Лорд качает головой и говорит, до чего же ему грустно было слушать почтмейстера.
— А что он сказал?
— Нет, слов было мало. «Молодое существо, — сказал он, — и такая музыкальная и веселая и счастливая. Но она была очень близорука, — сказал он, — она упала… упала… и сама не заметила». Ужасно! Что это такое, что есть на носу?
Обе дамы вздрагивают, хватаются за нос и не понимают, в чем дело.
Он улыбается:
— Нет, нет, что это такое она не имела на носу?
— А-а… очки?
— Да… Нет!..
— Пенсне?
Ну да, пенсне! Он просил ее всегда надевать пенсне, а она не хотела. Оно висело у нее на шнурке.
Марна улыбнулась:
— Уф, я уж подумала, у меня что-то на носу!
Фру Юлия тоже не могла удержаться от улыбки:
— Я чуть было не побежала к зеркалу!
— Какие я говорю глупости, — сказал лорд.
Ничего подобного, дамы не представляют, как он за пару месяцев в Финмарке сумел так хорошо выучить норвежский, это же просто чудо.
— Да нет, — сказал лорд, — я выучил его вовсе не там!
И что же открылось? Ребенком лорд провел двенадцать лет в Дурбане, где постоянно торчал на борту какого-нибудь норвежского корабля и с утра до вечера говорил по-норвежски. Нет, в Финмарке он просто освежил в памяти свой норвежский времен Дурбана. Да и то половину он успел уже позабыть. Так что никакое это не чудо.
И все равно, дамы считали, это просто поразительно, что он может так хорошо объясняться.
Когда он говорил с Марной вчера на острове, то не мог объясниться. Правда ведь?
Марна медленно залилась краской.
Но может быть, ему позволят приехать зимой и поучиться еще?
— Добро пожаловать! — сказала фру Юлия, протягивая ему руку.
Он держался так просто и естественно, в нем было даже что-то от портового мальчугана из Дурбана, ни следа английской деланности, ни слова про куропаток, он сидел в той же рубашке, что и спал, со съехавшим набок галстуком.
