Виллем Элсхот - Избранное

«Инициатива» — одно из тех слов, которые не понимает моя жена. «Инициативный», «конструктивный» и «объективный» для нее одно и то же. А попробуй-ка объясни значение этакого слова!

«Инициатива и есть инициатива», — ответил я, сосредоточенно перечитывая из-за ее плеча злополучный параграф. Я вынужден был признать, что она права. Впрочем, Хорнстра тоже был прав. Не мог же он связывать себя до двухтысячного года, если бы я не реализовал его сыр. И все же я был посрамлен.

— Мама, инициатива — это значит что-нибудь начать, — крикнул Ян, не отрываясь от своих учебников. Ну не возмутительно ли, что пятнадцатилетний сопляк осмеливается раскрывать рот, когда его не спрашивают и когда речь идет о таких серьезных делах?

— Ты же понимаешь, что мне не могут платить такое высокое жалованье бесконечно без обязательства продать консигнованный товар в установленный срок. Это было бы аморально.

Я был уверен, что слова «консигнованный» и «аморально» она тоже не поймет. Я хотел ее ошарашить.

— Впрочем, — сказал я, — опасаться нечего. Если на сыр будет спрос, то Хорнстре и желать больше нечего, кроме того, чтобы так продолжалось вечность. Контракт допускает не только ту перспективу, чтобы меня «вышвырнуть на улицу», но и такую перспективу, что я могу отказаться от Хорнстры, если кто-нибудь из его конкурентов предложит мне более соблазнительные условия, как только меня заметят на рынке.

Пусть теперь этот сопляк попробует объяснить, что означают «консигнованный», «аморально» и «перспектива».

Жена отдала мне контракт.

— Конечно, нет никаких причин, чтобы на сыр не было спроса, — утешила она. — Правда, тебе придется много работать. Но все же на твоем месте я была бы осторожна. На верфи ты сидишь спокойно, с постоянным жалованьем.

Ну что ж, это азбучная истина.

На нашем следующем ночном совете было решено проводить в жизнь сырную операцию без увольнения с верфи. Жена сказала, что мой брат врач может уладить это. Он даст мне справку, на основании которой я получу трехмесячный отпуск для отдыха и лечения от какой-нибудь болезни, какую посоветует брат. Вот что она придумала.

Лично я считаю это половинчатой мерой и предпочел бы поступить более решительно.

Черт побери! Или проводить эту сырную кампанию или не проводить. Если начинать с подготовки позиций для отступления, то и не двинешься вперед. Я — за смелый натиск.

Но что поделаешь, если она привела детей и они поддержали ее. А при всех заботах напряженной деловой жизни вести еще и постоянную домашнюю войну я не способен.

Я обратился к брату. Он на двенадцать лет старше меня и заменяет мне отца и мать после их смерти.

Разницу в двенадцать лет не преодолеть. Отношения, сложившиеся в период, когда я был неуклюжим подростком, а он взрослым мужчиной, сохранились до сих пор. Он опекает меня, отчитывает, вдохновляет и дает советы, словно я все еще играю на улице в камушки. Должен признать, что он энергичный человек, полный энтузиазма и бодрости, с сильно развитым чувством долга, довольный своей судьбой. Не знаю, действительно ли он с утра до вечера ходит по больным. Во всяком случае, он целый день носится на своем велосипеде по городу и ровно в полдень врывается как вихрь в мой дом, шагает прямо на кухню, где жена готовит обед, приподнимает крышки кастрюль, чтобы посмотреть и понюхать, что там, шумно приветствует обоих детей, которые без ума от него, осведомляется о нашем здоровье, дает образцы лекарств от всяких недугов, выпивает свой стаканчик и мгновенно исчезает.

Стоило большого труда заставить его выслушать первую часть сырной легенды, так как он нетерпелив, постоянно перебивает и хочет знать лишь одно: чем он может помочь в данном случае.

Когда он услыхал, что моя служба в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг» поставлена под угрозу, его открытое лицо приняло строгое выражение.

— Дело серьезное, брат. Чертовски серьезное.

Тут он вдруг оставил меня и ушел в кухню.

— Есть ли у него хоть склонность к торговле? — услышал я его вопрос.

— Об этом ему следует знать самому, — ответила моя жена.

— Серьезное дело, — повторил он.

— И я ему так сказала.

Она сказала. Она! А не вышвырнуть ли мне ее в окно? Но я продолжал стоять один как дурак.

Не успел я в знак протеста включить радио, как он возвратился на веранду.

— На твоем месте, мой друг, я бы сначала все основательно взвесил.

Наконец, мне удалось втолковать ему, что я как раз и собирался попробовать получить трехмесячный отпуск. Он так и не дал мне закончить рассказ, хотя я и сделал четыре попытки.

Он предоставил мне возможность выбирать из нескольких подходящих болезней. Он считает самым подходящим нервное заболевание, потому что оно не проявляется внешне. И нервы никого не пугают, говорит он. А если сослаться на легкие и потом вернуться на верфь, то все будут шарахаться от тебя, как от чумы. Он, кажется, считает, что разработка сырных рудников обернется для меня простой забавой и со временем я обязательно вернусь в контору. Но все же он дал мне справку.

— Ну, смотри, парень, тебе виднее, — сказал он еще раз и покачал головой.

Я стал совсем другим человеком.

На верфи я уже не чувствовал себя как дома, и, печатая письма, в которых шла речь о машинах и кораблях, я видел мысленным взором жирные эдамские сыры, которые через несколько дней придут в движение и скоро будут здесь. Я боялся напечатать в наших заявках слово «сыр» вместо «точило» или «болванка».

И все же в первый день я не пошел к господину Генри. Я сдрейфил и принес справку обратно домой. Но от этого было не уйти, ибо эти устрашающие сыры подгоняли меня, как собаку, которая бросается в воду и плывет, хотела она того или нет.

На следующее утро я постучал к Хамеру. Официально он наш старший бухгалтер, а фактически — правая рука господина Генри. Это человек, с которым можно разговаривать. Он подопрет голову рукой, прикроет ладонью правое ухо и слушает, не глядя на собеседника, а потом начинает качать головой.

Я показал ему свою справку и попросил совета, зная, что для него нет ничего приятнее, чем давать советы. Ежедневно у него бывает пятнадцатиминутный прием, как у врача, и в том, что люди просят у него совета, он видит признание своего превосходства, которое никто и не ставит под сомнение.

Он перевернул лист, словно на обороте такой справки тоже что-то пишется, глубоко задумался, а затем сказал, что на верфи затишье, и так оно и было. Если заметят, что я отсутствую в течение трех месяцев, а работа все равно идет нормально, то это может плохо кончиться для меня. Необходимость оплачивать отпуск по болезни тоже может вызвать неудовольствие. Но если согласиться на неоплачиваемый отпуск, то не обязательно обращаться с этим к самому господину Генри, который все равно скажет, что «Дженерал Марин энд Шипбилдинг» не больница и не пенсионная касса. Неоплаченный отпуск Хамер был готов разрешить на свой страх и риск, не докладывая об этом «там».

«Там» — это в кабинете у господина Генри, куда никто не заходит, кроме Хамера и старшего инженера. Если туда приглашают простого служащего, то он выходит обратно красный как рак. Через три таких визита служащего обычно увольняют.

— Господин Генри, возможно, не заметит вашего отсутствия, — сказал Хамер.

Вполне возможно. В прошлом году, когда Хамер был в отпуске, я, будучи старшим делопроизводителем, должен был вместо него забирать письма в кабинете. Тогда-то я и заметил, что господин Генри не знал моей фамилии. Сначала он по привычке называл меня Хамером, а потом и вообще никак не называл.

Предложение Хамера я обсудил с женой, и мы решили, что это во всех отношениях идеальный вариант. Приняв его, я к тому же еще раз докажу, что не хочу марать руки незаработанными деньгами.

Хамер спрятал мою справку на случай, если до господина Генри дойдут слухи, что меня нет, и таким образом я даже избежал необходимости прощаться с коллегами: ведь я делал вид, что собираюсь вернуться на работу. Хамер действительно вериг, что я вернусь, как только поправлюсь. Добряк и не догадывается, что попал впросак и внес значительный вклад в дело создания моего богатства. Я твердо решил отблагодарить его потом хорошим подарком.

Итак, сырный мир открывается передо мной.

Оборудование собственной конторы для делового человека означает то же самое, что подготовка детского приданого для будущей матери.

Я еще очень хорошо помню рождение нашего первого ребенка и до сих пор вижу жену, которая после трудового дня шила до поздней ночи, изредка разгибая спину, чтобы унять боль в пояснице. Она шила торжественно, с видом человека, одинокого в мире и идущего своим собственным путем, не видя и не слыша ничего вокруг.

Такое же чувство испытывал я на заре своего первого сырного дня. Я встал рано, так рано, что жена спросила, не рехнулся ли я.