Виллем Элсхот - Избранное

— Ну и воняйте! — сказал я вызывающе.

Если бы у меня был кнут, я исхлестал бы их изо всех сил.

— Да, сударь, этот запах трудно выдержать, — заметила стоявшая рядом дама. Я и не видел, как она подошла.

От привычки думать вслух в общественном месте тоже надо отучиться, ибо уже не раз бывало, что люди шарахались от меня. Для безымянного клерка это пустяк, но для делового человека имеет значение.

Я поспешил к моему другу Ван Схоонбеке, который поздравил меня с успехом и вновь представил своим друзьям, словно они увидели меня впервые.

— Господин Лаарманс — оптовый торговец продовольственными товарами.

И он наполнил бокалы.

Почему он сказал «продовольственными товарами», а не сыром? Возможно, он так же имеет что-то против этого продукта, как и я сам.

Что касается меня, то я должен как можно скорее избавиться от этого чувства, ибо деловому человеку положено быть преданным своему товару душой и телом. Он должен сжиться с ним. Он должен войти в него. Он должен проникнуться его духом. С сыром это нетрудно, хотя я говорю в переносном смысле.

Если разобраться, то во всех отношениях, кроме запаха, сыр можно считать благородным товаром, не так ли? Его производят веками. Он является одним из источников богатства наших братьев голландцев. Его едят и дети, и взрослые, и стар, и млад. То, что идет в пищу человеку, уже от одного этого приобретает некое благородство. У евреев, кажется, принято благословлять свои продукты питания, и, в сущности, каждому, кто ест сыр, следовало бы перед этим прочесть молитву.

Уж если на то пошло, у моих коллег, торгующих удобрениями, гораздо больше оснований жаловаться. А всякие рыбные отбросы, внутренности забитого скота, падаль и прочее? Их ведь тоже продают, чтобы они могли сослужить свою последнюю службу человечеству.

Среди постоянных гостей Ван Схоонбеке было несколько коммерсантов. Двое из них торговали зерном, они все время только о нем и говорили. А чем сыр хуже зерна? Скоро я заставлю их выбросить из головы это предубеждение. У кого больше денег, тот, в конце концов, и хозяин положения. Будущее открыто передо мной, и я твердо решил отдать всю свою душу сыру.

— Садитесь-ка сюда, господин Лаарманс, — предложил гость, поведение которого меня всегда наиболее раздражало. Не тот золотозубый, а лысый пижон с отлично подвешенным языком, который ухитрялся говорить что-то интересное даже во время так опротивевшей мне «устной газеты».

Он немного подвинулся, и на этот раз я впервые действительно оказался в их кругу. Раньше я всегда сидел в уголке, в самом конце длинного стола, так что для того, чтобы взглянуть на меня, им приходилось поворачивать голову почти на триста шестьдесят градусов, ибо из уважения к хозяину они сидели вполоборота к нему.

Впервые я тоже засунул большие пальцы в жилетные карманы и отбивал остальными марш по животу, как человек, знающий себе цену. Ван Схоонбеке заметил это и мило улыбнулся мне.

Все они сразу перевели разговор на деловые темы, доказывая тем самым, что они стали считаться со мной.

Я говорил мало, но все же что-то сказал, в частности: «На продукты питания всегда есть спрос». И они со мной согласились.

На меня часто посматривали, будто ждали моего одобрения, и я всякий раз давал его кивком головы. Нужно быть снисходительным к людям, особенно став коммерсантом. Но чтобы они не думали, что я всегда такой добрый и постоянно буду соглашаться с их болтовней, один раз я сказал: «Это еще неизвестно». В ответ собеседник, в других случаях не терпевший возражений, очень любезно заметил: «Само собой разумеется» — и еще был рад, что так легко отделался.

Решив, что успех дня был удовлетворительным, я неожиданно спросил: «А как рестораны, господа? Что вкусненького вы ели на этой неделе?»

Наступил кульминационный момент. Вся компания с благодарностью смотрела на меня, радуясь тому, что я королевским жестом открыл путь к ее излюбленной теме.

До сих пор я всегда уходил последним, потому что никогда не осмеливался первым встать из-за стола и нарушить тем самым гармонию сидящей компании. Кроме того, после их ухода у меня была возможность излить душу хозяину и с глазу на глаз извиниться перед ним за то немногое, что я сделал или сказал за вечер, а равно и за то, чего я не сделал или не сказал. Но на сей раз я взглянул на часы и громко произнес: «Черт возьми, уже четверть восьмого. Прощайте, господа! Счастливо оставаться!» И быстро, с видом очень занятого человека, обошел вокруг стола, пожав каждому руку, а они остались сидеть как дураки.

Ван Схоонбеке проводил меня, добродушно похлопал по плечу и сказал, что все прошло великолепно.

— Ты произвел большое впечатление, — заверил он меня. — Желаю тебе успеха с сыром.

Теперь, когда мы оказались один на один в коридоре, он назвал сыр сыром, а там, наверху, именовал его «продовольственными товарами».

В самом деле, сыр есть сыр. И если бы я был рыцарем, то на моем гербе были бы изображены три алых головки сыра на черном поле.

Моя жена узнала новости не сразу. Ей пришлось набраться терпения и подождать, пока я поужинаю. Теперь я не просто ем, а завтракаю, обедаю и ужинаю. Кстати, у меня отличная жена, которая к тому же образцовая мать. Однако я считаю, что дела, подобные этому, не входят в ее компетенцию. Должен признаться также, что иногда я не могу побороть искушения подразнить ее и довести до слез. Вид ее слез успокаивает меня. На ней я срываю злость на свою социальную неполноценность. И сейчас я воспользовался последними часами своей кабалы в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг», чтобы еще раз выдать ей на полную катушку.

Я ел молча, пока она не начала проявлять раздражение, не по отношению ко мне, а по отношению к своим кастрюлям. Через некоторое время я увидел, как слезы навернулись у нее на глаза и она пошла в кухню. Очень хорошо, когда в доме время от времени возникает драматическая атмосфера.

Теперь и я направился в кухню, как петух за курицей, и, разыскивая свои домашние туфли, вдруг сказал:

— Знаешь, а с сыром-то все в порядке.

Как будто в этом и сомнений не могло быть.

Она промолчала, но начала мыть посуду, гремя тарелками и кастрюлями, а я, набивая трубку, отчитывался перед ней о своей поездке в Амстердам.

Я несколько приукрасил действительность, сказав, что провел Хорнстру с контрактом.

— Прочти его, — сказал я в заключение рассказа.

И я вручил ей документ, зная заранее, что она поймет литературный нидерландский язык с пятого на десятое, а все торговые термины перепутаются у нее в голове.

Она вытерла руки, взяла у меня документ и пошла с ним в комнату.

Для меня, составившего тысячи писем в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг», подобная писанина была, разумеется, детской забавой. Однако я преднамеренно продолжал копаться на кухне, чтобы дать ей убедиться на своей шкуре, что составление такого контракта посложнее, чем генеральная уборка.

— Ну как, здорово я его обвел? — спросил я через несколько минут из кухни.

Не получив ответа, я незаметно заглянул в комнату, чтобы поглядеть, не уснула ли она над моим контрактом.

Но она не спала. Я увидел, что она внимательно читает, уткнувшись носом в бумагу и водя указательным пальцем по строкам, чтобы ничего не пропустить. В одном месте она остановилась.

Уж не таким важным был этот документ, чтобы изучать его, как Версальский договор. Сыр, пять процентов, триста гульденов — и все.

Я подошел к приемнику, включил его и напал на «Брабантский марш». Казалось, что его исполняли в мою честь.

— Сделай немного потише, а то я совсем ничего не пойму, — попросила жена.

Немного спустя она осведомилась, почему я включил в контракт, что они в любое время «могут вышвырнуть меня за дверь».

Такова ее манера выражаться. Уж она-то не станет называть сыр «продовольственными товарами».

— Как так «вышвырнуть за дверь»? — сердито спросил я.

Она ткнула пальцем в параграф девять, который стоял последним, и я прочел:

«В случае прекращения деятельности господина Лаарманса в интересах господина Хорнстры, будь то по желанию господина Лаарманса или по инициативе господина Хорнстры, первый не имеет права требовать ни возмещения убытков, ни дальнейшей выплаты ежемесячного вознаграждения, так как последнее должно рассматриваться не как жалованье, а как аванс в счет будущих комиссионных, из которых эти суммы будут вычтены при расчете».

Черт побери, здорово закручено. Мне стало ясно, почему она так долго изучала этот параграф.

В Амстердаме, а потом и в поезде я, разумеется, пропел этот пункт, но в горячке не вник в его истинный смысл.

— Что значит «по инициативе господина Хорнстры»? — продолжала она растравлять мою рану.

«Инициатива» — одно из тех слов, которые не понимает моя жена. «Инициативный», «конструктивный» и «объективный» для нее одно и то же. А попробуй-ка объясни значение этакого слова!