Виллем Элсхот - Избранное
В тот вечер они вели речь о России.
В глубине души я восхищаюсь этими босяками, стремящимися из груды развалин воздвигнуть новый храм. Это небось еще труднее, чем сбыть двадцать тонн сыра. Но, будучи хозяином ГАФПА, я не поддаюсь чувствам и твердо решил сметать все, что стоит на пути моего сыра.
Один из гостей изрек, что в России миллионы мрут от голода, как мухи в пустом доме.
И вдруг славный Ван Схоонбеке достал мой бланк и показал его своему ближайшему соседу, который поинтересовался, что это такое.
— Это бланк новейшего предприятия нашего друга Лаарманса, — пояснил хозяин. — Вы его еще не видели?
Трус ответил, что не видел, но, разумеется, слышал, и в свою очередь передал бланк своему соседу. Таким образом, бланк совершил триумфальное шествие вокруг стола.
«Очень интересно», «изумительно», «действительно, нет ничего важнее продуктов питания» — раздалось за столом. Мумия Тутанхамона не вызвала бы, пожалуй, большего интереса.
— Хороший кусок ГАФПА — вот что требуется русским, — сказал Ван Схоонбеке.
— Пью за процветание ГАФПА, — провозгласил старый адвокат, у которого, думается мне, меньше денег, чем он говорит. После того как я избавился от подозрительного титула «инспектора судостроительных верфей», он стал самым незначительным человеком в компании; он пользуется любым предлогом, чтобы пропустить стаканчик. Мне кажется, что только ради этого он сюда и ходит.
Я передал бланк дальше, даже не взглянув на него. Он снова попал к хозяину дома, и тот положил его перед собой на стол.
— Ай да Франс! — сказал Ван Схоонбеке на прощание.
— Кстати, — добавил он. — Нотариус Ван дер Зейпен просил меня рекомендовать тебе его младшего сына, если тебе понадобится компаньон. Денег у них куры не клюют, и люди приятные.
Делиться плодами своего труда с первым встречным? И не подумаю. Другое дело — порекомендовать этого юнца на свое место в «Дженерал Марин».
— Сыр прибыл, папа! — крикнул мой сын Ян из дверей, когда я подходил к дому.
Дочь подтвердила новость.
Кто-то позвонил и спросил, что с ним делать. Но Ида то ли не запомнила, то ли не разобрала фамилию. Почему она не позвала мать? Та уходила в магазин.
Ну разве не возмутительно, что двадцать тонн моего сыра уже в городе и никто не может мне ответить где? Вот и положись на своих детей.
Но правда ли это? Уж не шутка ли это Ван Схоонбеке? А может быть, Ида ошиблась?
Но Ида упрямо как осел твердила свое. Ей сказали, что для меня пришло двадцать тонн сыра, и просили указаний. Они упомянули еще что-то о шапках.
Только этого и не хватало! Сначала были сыры, а теперь шапки. Ну как не надрать уши такой девчонке?
А ведь учится уже в четвертом классе гимназии.
Я не мог есть от волнения и ушел в контору.
И если бы в этот момент жене захотелось принести мыло или прийти за горячей водой, я окатил бы ее ушатом холодной.
— Сейчас на пианино не играть, — услышал я ее голос внизу. Мне это понравилось, как знак уважения.
— Ты вроде бы огорчен? — ехидно спросила жена. — Ты же ждал этот сыр. Он должен был прибыть.
— Огорчен? Да ты что? — огрызнулся я. — Но когда ты слышала такую чепуху? Испарившиеся эдамские сыры или сыр, превратившийся в шапки. Похоже на сенсационный фильм.
— Но ты не волнуйся, — сказала жена. — Если сыр не прибыл, то это просто недоразумение. А если прибыл, тем лучше. Ведь его не отправят обратно в Голландию? Сейчас все учреждения закрыты, и бьюсь об заклад, что завтра рано утром ты получишь извещение от железной дороги. А не мог он прибыть морем?
Я не знал. Откуда мне знать? Это следовало знать юной ослице, разговаривавшей по телефону.
— Иди лучше ужинать, Франс. Утро вечера мудренее.
Я сел за стол, бросив взгляд разъяренного тигра на упомянутую юную ослицу с глазами, полными слез, но с упрямо сжатыми губами. Она тоже кипела яростью, и, когда Ян, который на год старше ее, положил на ее тарелку свою шапку, она так дала по этому головному убору, что он залетел на кухню под плиту.
Да-да. Сыр прибыл. По всему чувствуется.
XНа следующее утро сразу же после девяти мне позвонили из пакгауза «Блаувхуден»[34] и спросили, что делать с сыром.
Итак, насчет шапок дело прояснилось. Иде я подарю плитку шоколада.
В ответ я осведомился, как они обычно поступали с эдамским сыром.
— Отправляли покупателям, сударь. Сообщите нам адреса.
Я объяснил, что эти двадцать тонн пока не проданы.
— Тогда мы сложим его в наши патентованные подвалы, — ответили мне.
У телефона трудно решать. Слишком мало времени. Советоваться с женой мне не хотелось. Одно дело спрашивать ее благословения на переклейку конторы, другое — решать судьбу сыра. Тут верховная власть принадлежит мне. Ведь ГАФПА — это я.
— Не лучше ли вам самому заглянуть к нам в контору? — последовал совет.
Это отеческое приглашение подействовало мне на нервы. Было похоже, что они берут меня с моими сырами под свою опеку. Но я так же не нуждаюсь ни в чьем покровительстве, как в отпрыске нотариуса со всеми его деньгами.
Тем не менее я принял приглашение не только для того, чтобы положить конец телефонному разговору, но и потому, что я считал нужным встретиться со своими сырами, появившимися в Антверпене. Это — передовой отряд, авангард армии, и с ним я должен познакомиться лично. Мне не хотелось, чтобы Хорнстра узнал потом, что его эдамские прошли первый этап своего пути при полном равнодушии с моей стороны.
Я решил судьбу сыров еще до прибытия в пакгауз, так как с каждым днем становлюсь все более смелым.
Их надо отправить в подвал. Что же иначе с ними делать?
Я думаю, что Ван Схоонбеке не сообщил Хорнстре о том, что я служу клерком в «Дженерал Марин». Хорнстра, вероятно, не знал, что мне надо не только вникать в сырное дело, но в первую очередь оборудовать свою контору. В любом случае я еще не могу приступить к самой торговле. У меня даже нет ни письменного стола, ни пишущей машинки.
В этом виновата моя жена, которая утверждает, что за пару сотен франков можно купить подержанный письменный стол. В магазинах канцелярской мебели такой стол стоит около двух тысяч, зато его доставят в этот же день, и делу конец. А я считаю, что на покупку стола грех тратить более получаса, ибо время не ждет и дни оборачиваются неделями. Пора наконец приступать к сбыту сыра.
А пока в подвал.
Но если хозяева пакгауза решили, что название «патентованные подвалы» произвело на меня впечатление, то они глубоко ошибаются. Не на такого напали, господа! Меня не проведешь.
Я хочу посмотреть на эти подвалы своими глазами и убедиться, что мой сыр сохранится там свежим, будет лежать в целости и сохранности, надежно защищенным от дождя и крыс, как в фамильном склепе.
Я осмотрел их подвалы и должен был признать, что они в порядке. В них сводчатые потолки, сухой пол, а стены не издали ни звука, когда я постучал по ним палкой.
Отсюда мой сыр не убежит. В этом я не сомневаюсь. Судя по запаху, там лежало уже много сыра. Если Хорнстра увидит, какой это подвал, то скажет мне спасибо.
Мои двадцать тонн лежали на четырех тележках у них во дворе, так как еще вчера вечером их спешно выгрузили, чтобы не платить за место железной дороге. Таким образом, я мог присутствовать лично при складировании сыра в отведенном мне сейфе. Я стоял посреди подвала, как инструктор по верховой езде, и следил за порядком до тех пор, пока не принесли последний ящик.
Пробная партия Хорнстры включает десять тысяч двухкилограммовых головок сыра, упакованных в триста семьдесят ящиков. «Эдамский чаще пересылается без упаковки, — объяснил кладовщик. — Но этот высокосортный жирный сыр достоин упаковки». Упаковка облегчит мне продажу. Я буду в основном продавать ящиками, по двадцать семь головок в каждом. Последний ящик оказался вскрытым. «В таможне», — уточнил служащий пакгауза. Один из сыров был разрезан пополам. Половинки не хватало, и я спросил, где она.
Служащий спросил в свою очередь, часто ли я раньше сталкивался с транспортировкой товаров. У него создалось впечатление, что я новичок в этом деле, иначе я, разумеется, знал бы, что отношения с таможней всегда строятся на взятке.
— Разве вам не известно, сударь, что они имели право вскрыть все триста семьдесят ящиков до единого? Мы тоже имели бы право потребовать от таможни возмещения стоимости разрезанной головки, сударь. Но я подарил половинку таможеннику и сэкономил Хорнстре три тысячи франков пошлины, сударь, потому что в декларации был указан полужирный сыр вместо жирного, который облагается выше. Ясно, сударь?
В обращении «сударь», которое он все время повторял, было что-то угрожающее.
Затем он осведомился, не отправить ли один ящик ко мне домой, так как мне обязательно потребуются образцы товара.
