Избранные произведения - Пауль Хейзе
А тем временем пожарники хватились Конрада. Узнав от Катри о возможной причине его исчезновения, они, будто легкомысленные зеваки, вытянули шеи в ожидании забавного спектакля — сцены мести. Так как вечерние сумерки уже заметно сгустились, Лёйтольф достал полевой бинокль, чтобы лучше следить за происходящим, и принялся комментировать события:
— Он спрятался за орехом, возле сарая. В руке у него булыжник. Однако он растерялся, ищет цель. Злоумышленник — длинный, нескладный верзила, уши огромные, как у слона. Не верю своим глазам — да это, кажется, тот самый подлец!
— Тот самый с ножом? Маттисов Михель? — раздались возмущенные голоса.
— Дай сюда, покажи!
— Дай посмотреть! — попросил вахмистр и забрал бинокль. — Ей-богу, это и есть тот самый скользкий тип, безбородый мерзавец! — И, в гневе отшвырнув бинокль, он яростно набросился на Лёйтольфа: — Ну, вот вам и ваши дипломатические меры умиротворения! Что из всего этого вышло? Если бы мне разрешили действовать, он бы не стоял теперь под орехом с булыжниками, а лежал бы где-нибудь. И с костями у него не все было бы в порядке, так что пришлось бы опять кликать доктора.
— Ничего, так даже лучше, — спокойно ответил Лёйтольф. — Конрад Ребер ему уж за все сразу воздаст в полной мере.
Вахмистр сердито махнул рукой.
— Как бы не так! Конрад не тот, каким мог бы стать и каким мне его хотелось бы видеть. Мускулы у него, как у льва, нервы, как порох, а сердце, как у барышни. Сначала кажется, будто он способен кого угодно избить до полусмерти, а едва достигнет перевеса, всех отпускает. А такая подлая, коварная гиена, как Михель, не заслуживает никакой пощады! Милосердие к нему — просто слабость.
Сказав это, вахмистр повернулся и в раздражении ушел от товарищей, чтобы вышагивать в сторонке взад и вперед, бурча себе что-то под нос.
А тем временем бинокль шел по кругу. Одна только Катри отказалась от него, презрительно заявив:
— Мне не нужны никакие глазные протезы, я вижу вокруг и так намного больше того, что хотела бы видеть. — И вдруг радостно воскликнула: — Надо же! Именно этому я дважды смазала по роже в танцевальном зале! Вот только жаль мыла, которым после пришлось мыть руки. Знала бы, так заранее надела бы перчатки.
— Ура! Вон Конрад подходит! — восторженно крикнул кто-то. — Смотрите вон туда, в поле, вон он пробирается вдоль сарая.
— Он хочет схватить негодника сзади. — Браво, Конрад! — Теперь уж он его не выпустит из рук! — Да замолчите же! Спокойно, черт бы вас побрал! Сядьте! Слезайте со столов! — Скорей, скорей, Конрад! Давай, схвати его за горло! — Чего он там еще ждет? — Он остановился. Это просто непонятно! — Он размахивает руками, будто спорит с кем-то, а ведь он совсем один! Будто разума лишился! — Да он еще здесь был каким-то странным. — Наверное, какой-то недоброжелатель наговорил ему всяких гадостей, вот его и мучают эти мысли! — жестко произнесла Катри, посылая враждебный взгляд в сторону столовой.
— Да, конечно, теперь уже слишком поздно! Теперь долговязый его обнаружил. — Он бросает камень. Нет, просто взбеситься можно! — Да чего вы все сгрудились, словно стадо баранов? — Все равно! Теперь ему не убежать! — Наконец-то, наконец, слава Богу! Ура! Он его настиг! — Бей его, вали на землю! — Стойте! Да что же это? Конрад потерял шлем! — А тот, другой, катается по земле! — Нет, честное слово, невозможно смотреть! Господи, да он опять дал подлецу убежать! Баста, хватит! Дурацкая история!
— Ну, что я говорил? — рокотал вахмистр. — Прав я был или нет?
И сердитые, будто их кто-то обманул, все опять принялись пить, шумно чокаясь, чтобы забыть пережитое.
Одна только Катри застыла на месте, следя за происходящим. Через некоторое время она заметила:
— Мне что-то не нравится.
— Почему? В чем дело? Да он возвращается! Он уже на дороге.
— Да, но держится как-то странно.
— Вы же сами сказали, что его что-то постоянно тревожит.
— Нет, дело не в этом. Только бы он не получил серьезного ранения или чего-то в этом роде.
— Как бы не так! В танцевальном зале у него для этого было больше возможностей. Сильный Конрад Ребер и вдруг серьезное ранение! Притом от одного-единственного драчуна! Да еще от такого! Ну ладно, он сам обо всем расскажет. Глядите, он уже возле дома!
В этот миг Анна выглянула из столовой, бросила один взгляд на Катри, а другой на брата, побледнела и мгновенно выпрыгнула из окна.
— Конрад! Что с тобой? — запричитала она, обнимая брата. — Скажи, скажи мне! — И оттолкнула подбежавшую Катри.
Губы Конрада дрожали.
— Я получил ножевую рану, — прошептал он.
У Анны вырвался душераздирающий крик, напугавший всех присутствующих. Только музыканты продолжали пиликать.
Конрад заговорил снова:
— Я потерял шлем. Он лежит под орехом. Шлем я взял у Лёйтольфа. Сейчас я не могу есть, у меня нет аппетита. Где же мать? Я ведь не знал, что она была душевнобольной. Скажи ей об этом. Отец — чудовище, бессердечный, дикий зверь — вот кто он. Принесите же шлем, он не мой, он принадлежит Лёйтольфу. К сожалению, я не смог его поднять.
— Господин Ребер! — со слезами в голосе сказала Катри. Он обернулся к ней, но его смятенный взгляд бродил по ее лицу, будто по какому-то незнакомому предмету. И Катри, которую опять оттолкнула Анна, отошла в сторонку, к стене, устыженная, униженная, оскорбленная.
А тем временем сбежались возмущенные люди, за ними, запыхавшись, подбежал доктор.
— Где? — спросил он, ощупывая тело Конрада. И, обернувшись назад, приказал: — Прекратить музыку.
— Прекратить музыку! — повторило многократное эхо.
— Почему прекратить? — тихо спросил Конрад. — Почему вообще здесь так много людей? Почему все они уставились на меня? Чего им от меня надо? Пусть доктор уйдет, он причиняет мне боль. Анна, пойдем вместе домой, я не хочу быть один.
Произнеся эти слова, он мертвенно побледнел, а потом, выскользнув из рук доктора, рухнул на колени, будто поленница в жарком костре, и вытянулся на земле.
Анна бросилась к нему, непрестанно повторяла его имя, называла самыми нежными, ласковыми именами, лепеча, воркуя, напевая, исторгая все звуки, на какие был способен голос, призывая всеми заветными уголками сердца.
Народ благоговейно умолк, внимая этой ужасной мелодии.
А доктор упал на колени, выхватил из сумки инструменты, разложил на земле, внимательно пощупал пульс — сначала у запястья, потом, отстранив Анну, у сердца. Постепенно лицо его принимало озабоченное выражение. Наконец он медленно встал, пряча инструменты. И поскольку все смотрели ему в рот, ожидая ответа, он тихо пробормотал, говоря как бы самому себе:
— Тут уже,
