В раю - Пауль Хейзе
Он принудил то смеявшегося, то сопротивлявшегося Феликса приодеться и потащил его с собою и даже на улице держал его крепко за руку, точно боялся, чтоб тот как-нибудь не ускользнул. Феликсу, собственно говоря, это насилие было очень приятно. Он стыдился своей трусости посетить дом, в котором остановился предмет его прежней любви, даже в день отсутствия Ирены. В сообществе веселого спутника Феликс несколько рассеялся от тоски, давившей его с тех пор, как он узнал о пребывании Ирены в городе, а рассказы о недавних приключениях Розенбуша в ролях отверженного жениха и счастливого любовника окончательно возвратили ему веселое расположение духа. Он поддразнивал живописца тем, что его ветреное сердце, вместо того чтобы подобно обжегшемуся ребенку остерегаться огня, хочет опять опалиться у нового пламени, — и Розенбуш, тяжело вздохнув, с ним согласился.
— Собственно говоря, — сказал он, — для меня, ничтожного бедняка живописца, которому приходится выслушивать всякие глупости со стороны какого-нибудь перчаточника, эта графиня вовсе не так опасна, чтобы из-за нее нельзя было переступить некоторые общепринятые границы. Если этой чертовской женщине, действительно, взбредет в голову дурь похитить нашего брата и увезти с собою в Италию или Сибирь, — то она сама ведает, что творит, и мы можем спокойно отдаться на волю Божию.
Болтая таким образом, дошли они до отеля, в первом этаже которого целый ряд освещенных окон еще издали указывал, где именно расположилась со своим штатом властительница всех искусств. Надвинув на глаза шляпу, Феликс с такою поспешностью взбежал на лестницу, что Розенбуш, совсем запыхавшись, отстал от него.
— Странный вы, право, человек, — обратился он, смеясь, к Феликсу, которого догнал уже наверху. — Чтобы вытащить вас, приходится употреблять всякие уловки, а затем вы так спешите, точно не можете прийти довольно рано на место.
Феликс не успел ему ответить, так как в эту минуту слуга отворил двери и они вошли в довольно большую залу, где только что замолкли последние звуки шопеновского ноктюрна, которым сама хозяйка открыла вечер.
Многочисленное и довольно пестрое общество, окружавшее рояль, состояло большею частью из молодых людей с длинными волосами и бледными лицами, носившими на себе печать будущей знаменитости. Между ними были дипломаты, офицеры, журналисты и люди, у которых не было другого призвания, как быть знакомыми со всеми и быть всюду принятыми. Профессор эстетики поспешил навстречу к гостям с любезностью, свойственной хозяину дома, и пожал им руки. На нем был старомодный голубой фрак с золотыми пуговицами, желтый пикейный жилет, белые летние брюки и вокруг шеи высокий черный галстук, который подпирал его подбородок. Стефанопулос вынырнул из толпы восторженного штата графини, чтобы приветствовать вошедших, и казался одним из интимных друзей дома. Наконец тесный круг расступился, и сама графиня выступила навстречу новым гостям..
Она оделась как нельзя более к лицу: на ней было легкое темное тюлевое платье, оставлявшее обнаженными ее все еще свежие плечи; венецианская кружевная косынка, небрежно накинутая на голову, была приколота сбоку свежей темно-красной розой. Матовая бледность ее лица получала, при вечернем освещении, более свежий, молодой оттенок, а умные выразительные глаза могли поспорить блеском с белыми ее зубками.
— С вашей стороны очень мило, что вы сдержали свое слово, — приветствовала она молодых людей, протягивая им свои мягкие маленькие ручки. — Надеюсь, что ваш гениальный друг и учитель также сумеет найти сюда дорогу и что вы не раскаетесь в том, что пришли сюда. Я, правда, предупредила, что вы принуждены будете довольствоваться тем, что может доставить удовольствие вашему уху; впрочем, чтобы не лишить и ваше зрение следующей ему доли наслаждения, я покажу вам нечто прекрасное. Пойдемте.
Взяв Феликса под руку, она, весело болтая, повела его на другой конец залы. Там на угловом диване сидело несколько пожилых и почтенных дам, около которых на креслах расположилось с полдюжины более молодых женщин, посвятивших себя сцене или занятию музыкой. Они вели оживленную беседу с молодыми музыкантами о новой опере и последнем концерте. Несколько поодаль от них стояла группа мужчин уже не первой молодости, толпившихся около молодой стройной женской фигуры, сидевшей близ жардиньерки с цветами и рассеянно слушавшей какого-то господина, очень небольшого роста с белыми волосами. Она сидела спиною к приближающимся графине и Феликсу и, услыхав голос хозяйки дома, спокойно обернулась в ее сторону.
— Позвольте мне, ma toute belle,[31] представить вам барона фон Вейблингена и господина Розенбуша, — сказала графиня. — Эти господа, милая Ирена, артисты; господин Розенбуш — живописец и музыкант. Ведь вы захватили с собою вашу флейту?
Живописец рассыпался в уверениях, что решительно не способен раздирать своими дикими, как он их назвал, звуками чьи бы то ни было уши, кроме своих собственных; но графиня уже снова обратилась к Феликсу.
— Разве я сказала слишком много? — шептала она достаточно громко для того, чтобы ее могла услышать та, к которой относились эти слова. — Разве она не прекрасна? Впрочем, ваше молчание довольно красноречиво. Счастливая молодость! Для женского уха не существует музыки более приятной, чем это немое удивление, особенно когда сознаешь себя причиною его. Я передаю вас этому очарованию; bonne chance![32]
Она слегка дотронулась до него своим черным веером, шутовски улыбнулась молодой девушке и снова исчезла в толпе, окружавшей рояль.
Господин с белыми волосами, поклонник музыки старой школы, которого графиня надеялась привлечь на сторону нового направления, стушевался при приближении молодых людей. Розенбуш воспользовался этим, чтобы отвесить девушке изысканный поклон, и завязал разговор вопросом, как нравится ей Мюнхен. Обернувшись затем, чтобы уступить слово Феликсу, он увидел, к величайшему своему удивлению, что барон сначала отступил к окну, а затем вскоре совершенно удалился из залы. «Что сталось, черт возьми, с нашим молодцом?» — думал Розенбуш. Ему казалось совершенно непристойным так поспешно удалиться от такой прекрасной дамы; во всяком случае, он решился воспользоваться удобным случаем, чтобы выставить себя в наилучшем свете, так как молодая особа понравилась ему как нельзя более.
Наряд ее был очень прост, отчего она еще более выделялась от других своих сверстниц, разодетых в шелк и бархат. Прогулка, которая должна была продлиться несколько дней, расстроилась вследствие сильной мигрени, приключившейся у старой ее родственницы. Едва
