Заметки из винного погреба - Джордж Сентсбери

приобретая эту партию у еле живой фирмы. Но я не мог давать обеды еженедельно и, если уж начистоту, не всегда считал своих приятелей достойными этого; вина хватило на несколько лет. Как все его собратья, оно давало сильный осадок и требовало весьма тщательного декантирования – но, когда его правильно подавали на стол, оказывалось великолепным. Пожалуй, оно было более коричневым (у нас привыкли звать красные рейнские вина «коричневыми» – читайте Теккерея), чем прочие виденные мной «эрмитажи», но с такой примесью багрового, что это совершенно преображало его. По букету оно напоминало несладкий желтый левкой. Что же касается вкуса, я готов рассыпаться в дифирамбах. В таких случаях ценители вина употребляют слово «законченный», но он был настолько полным и сложным, что, казалось, никогда не закончится. Смакуя это вино, можно было погрузиться в долгие раздумья, и его вкус всё время сопровождал вас в этих раздумьях. Кремниевый привкус, хоть и не такой явный, как в белых винах из этой области, но всё же не слишком уместный, чувствовался всё время, однако не казался навязчивым и не слишком перекрывал особые «эрмитажные» нотки или тот «красный» вкус, который, что удивительно, присущ всем старым винам, от Португалии до Венгрии, независимо от их характера и достоинств. Не скажу, что оно было лучшим моим вином за все годы – это звание предстоит присудить позже.

Пожалуй, стоит прибавить еще кое-что, пусть это и покажется банальным или, напротив, невообразимым. Я пробовал наливать его в разные бокалы – просто поразительно, чего только не вытворяет вино, предпочитающее быть помещенным в тот или иной сосуд. Большой, слегка сужающийся в середине бокал-тюльпан, наполненный до половины, подходит ему, как чуть ли не любому вину. Но – не знаю, это моя личная причуда или нет – я всегда полагал, что лучше подавать его в тех изделиях от Сальвиати, которые достались мне в начале 70-х, до того, как фирма ударилась в безвкусную пышность. То были бокалы размером с кларетные, но с плоским дном, почти прямыми стенками и изогнутой ножкой, дымчато-белые, с золотистыми блестками (очень светлыми) по верхнему краю и темно-синими ручками, маленькими, немногочисленными, прямо под чашей. Они подходили ко всем известным красным винам Франции, но больше к бургундскому, чем к кларету, и больше к «Эрмитажу» или «Кот-Роти», чем к бургундскому.

Увы!

Того вина уже нет, нет и бокалов, хотя они исчезли через много лет после него. Но в других главах мы сможем поговорить о других винах, что плескались в них тогда же или позднее.

Пожалуй, еще два-три слова о том, что связано с вышеизложенным, но может показаться оскорбительным или неважным. Как все, наверное, догадались, я не был совсем уж новичком, когда в 1878 году явился на Пэлл-Мэлл. Полагаю, я уже несколько разбирался в хорошем вине – и унаследовал от отца беспредельный ужас перед скверным; он умер, когда я еще был совсем молод, и в последние годы пил очень мало (преимущественно, о чем я скажу далее, скромную марсалу, которой ограничивались деловые люди в середине XIX века; да и то бокал-другой, не больше). Тем не менее в воспоминаниях, связанных с ним, мелькает и каталог погреба, предшествующий моему, с очень достойными названиями. Поступив в Оксфорд, я стал посещать по некоторым личным причинам Винный клуб, собиравшийся от случая к случаю, но в собственных комнатах предлагал лишь скромный портвейн и «вино» херес, не уподобляясь одному из моих достойных и любезных наставников, который в свой первый год, говорят, добывал две бутылки, ставил их на стол, встряхивал обе и говорил: «Вот портвейн, а вот херес: что будем пить?» Случались и пирушки в более-менее известных пансионах, с их счетами, подробными и лаконичными одновременно: «С такого-то за обед, херес, вино шампанское, кларет, портвейн, бренди и битую посуду столько-то фунтов, шиллингов и пенсов». Я не покупал много вина в Оксфорде, памятуя о предостережении доктора Портмена[19] и оставляя заказы старому другу отца. Всё же мне вспоминается прекрасный коричневый херес от Guy & Gammon.

После Оксфорда, если не считать краткого пребывания в Манчестере, где для даров Вакха не было ни времени, ни средств, я двинулся на остров Гернси, где – о чем я рассказал в другом месте – в этом отношении всё было так же отрадно, как и во всех прочих. Выпивка была не только дешевой, но и сносной [viii]. Ниже перечислены некоторые местные напитки, здесь же добавлю только одно: шестилетнее пребывание там убедило меня в том, что изобилие и дешевизна спиртного не склоняют к злоупотреблению им и что эта дешевизна помогает сохранять качество. Подлинная жидкость была настолько недорогой, а вероятная прибыль от ее продажи – настолько низкой, что подделка вряд ли стоила того. Позволю себе указать сверх того, что на острове было множество жителей с высокими доходами, старинными домами и благородным происхождением, а потому гостеприимство оказывалось охотно и для него имелись все возможности. Нет ничего плохого в том, чтобы напомнить: четверть века, пока мы воевали с Францией, острова в Канале[20] были главными поставщиками заграничных напитков, неважно, какого происхождения – контрабандного или нет. Я отправился на Гернси чуть более полувека назад, и вряд ли старые запасы с тех пор истощились.

Но если Гернси в этом смысле обошелся со мной хорошо, то Элгин[21], где я жил около двух лет в 1874–1876 годах, – чуть ли не лучше; конечно, всё при этом стоило дороже. В том праведном гиперборейском краю то, что профессор Массон, мой предшественник по Эдинбургу[22], назвал «дикарским пристрастием к тодди[23] из виски» (правда, это было лишь добродушной иронией, как высказывание Лэма о табаке[24]) было весьма распространено. Почитание местного напитка, однако, не исключало уважения к другим веселящим жидкостям. Там я пил лучший кларет из всех, известных мне, лучшее шампанское; там я начал составлять – мало чего достигнув, особенно ввиду краткости моего пребывания – погребок, пока еще не погреб, и исследовать этот предмет, как и прочие, соответственно тому, чего они заслуживают. Увы! Мне пришлось оставить мою первую библиотеку и мой первый погреб в Шотландии – так же как последнюю библиотеку и последний погреб спустя сорок лет. Но именно в Элгине я впервые начал всерьез изучать Драйдена; в Элгине я принялся систематически читать елизаветинских авторов: в Элгине я заложил основы своего первого погреба, выбирая – а не просто покупая то, что мне предлагали – кларет высшего качества («Дюкрю-Бокайю» 1864 года) и шампанское особого урожая («Крюг» 1865 года).

Мое главное дело там, как и многие другие, окончилось неудачей (по причинам, почти