Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Эмануэль сел за руль, Эман — весь усердие — поместился рядом. Они поехали.
— По крайней мере твой тесть не пытался отговорить тебя от поездки? — спросил Эман.
Эмануэль бросил веселее и непринужденнее, чем прежде:
— Нет, какое там. Он даже будет действовать со мной заодно!
— А как же он это сумеет? — Эман встревожился, но тут же решил, что все это блеф. Сосед его, конечно, не пожелал пускаться в объяснения.
— Что ж, тем лучше, — весело сказал Эман. Втайне он считал, что его друг человек недалекий и уж во всяком случае — непозволительно легкомысленный.
Это легкомыслие, давшее о себе знать, как только они тронулись, возрастало вместе со скоростью езды. «Они завлекают меня в ловушку, — подумал Эмануэль и в ту же секунду решил: — Вовсе нет!» Постепенно у него накопилось множество фактов, подрывавших веру в надежность его компаньона и в спокойный ход переговоров. Но теперь, когда он был в движении, ему стало казаться, что все это — нелепая шутка или просто игра воображения. Очевидно было одно: он будет действовать, и ему под силу любая цель. Только не забегать вперед. Нет, Инга не против него! Она — нет! А если так, значит никто ему не страшен. Надежда на любовь Инги в то же время означала уверенность, что ему повезет и в остальном.
На некотором расстоянии от них шла другая машина. За рулем сидел Бауш, которому очень хотелось вызвать на разговор своего молчаливого спутника Вильямса. Может быть, за цинизмом владельца «Электролюкса» просто скрывалась тревога совести? Или вообще тревога? Он упорно наседал на Вильямса, стараясь вырвать у него признание, что они по меньшей мере действуют непорядочно.
— Вильямс, — начал Бауш. — Чего ради вы, собственно, поехали с нами? Ведь вы человек независимый, вы не обременены семьей, как я. Из меня, при моих стесненных обстоятельствах, можно веревки вить.
Он пытался разглядеть в потемках физиономию англичанина. Кто он и чью сторону держит? Ведь вполне возможно, что им, Баушем, коварно воспользуются как орудием, а когда дельце будет сделано, эта шайка выдаст его. Может быть, англичанина посадили сюда только для слежки за ним, Баушем? Надо во что бы то ни стало обработать его.
— Вильямс, — продолжал, не смущаясь, Бауш, — я, как и вы, владею только своей рабочей силой, я извожу себя ради чужого капитала. Что я — какой-нибудь эксплуататор, что ли? И понимаете ли, мне страшно, что беднягу ограбят, отнимут у него плоды его труда. К сожалению, у каждого есть свои обязанности перед самим собой. Но хотите — повернем обратно.
— Стоп! — приказал Вильямс. Он сел на место Бауша, который не решился возражать, и повел машину сам. Он по-прежнему молчал, но теперь уже от возмущения. «Этот человек, — думал Вильямс, — не уважает собственной подписи. Ну его к дьяволу!» Правда, и сам Вильямс не собирался выполнять взятые на себя обязательства, но он по крайней мере мог сослаться на справедливую цель. Вильямс не верил, что у других тоже могут быть веские причины нарушить слово.
На некотором расстоянии от этой машины шла еще одна, в ней находились Инга и Брюстунг. Боксер уверял любимую девушку, что все ее страхи напрасны, что время терпит.
— Настоящая весенняя ночь, — сказал он, когда они проезжали по деревне, где благоухала сирень. «Белобрысый», как его называли, ничего не требовал от этой колдовской ночи, он не ждал, что душистый воздух поднимет настроение у девушки. Он только чувствовал, что счастье ему улыбнулось, что ему дано колесить вместе с ней по уснувшему миру, что, погружаясь в себя, девушка думает и о нем, — ведь она в нем нуждается!
Инга была расстроена; она узнала о множестве интриг, и к тому же не все удержалось в ее памяти. Трудно было запомнить все детали, которые Шаттих так таинственно обсуждал с Листом, когда она сидела нагишом рядом с ними. Тем не менее этот разговор ее угнетал, она рылась в памяти, словно с трудом, по крупицам, восстанавливая полузабытый сон. Больше всего она думала об Эме, которому угрожала величайшая опасность. Да, да. Оба друга шушукались о том, что на худой конец его просто устранят с пути… В действительности дельцы вовсе не шушукались; да и намерения их не были так определенны, как это казалось Инге.
— Когда мы будем на месте, Бруно?
— Около восьми, не беспокойся, Инга!
— Боже! К тому времени они его уже сцапают!
— Кого?
— Эма! Разве ты не знаешь, что этот дуралей захватил с собой миллионные ценности? Сцапают его — и конец.
— Как это все просто у тебя выходит. Когда ты смотришь бокс, тебе, верно, тоже представляется, что тут не надо большого уменья. Прежде всего такие дела не делаются среди бела дня. У нас есть время.
— Есть время! — запальчиво передразнила его Инга. — А когда мы, наконец, доползем, он уже будет в наручниках в каком-нибудь подвале.
— Глупости! А Белобрысый на что?
В его устах это прозвище показалось ей не бахвальством, а убедительным доводом. Инга умолкла, потому что в эту минуту умолкли все ее страхи. Она думала: «Возможно, что все сойдет хорошо, ведь бывает и так. Тогда, пожалуй, мы начнем сначала…»
Как ей хотелось забыть, что они оба — она и Эм — уже поняли свою общую ошибку и что он не больше тех, прежних, способен на постоянство. Марго и ее сестринский поцелуй тоже были забыты. Под конец поблек даже Эм. Он ли, другой ли — Инга несколько минут мечтала только об одном: «Навеки», а сама уже спешила навстречу веренице событий.
Это преходящее состояние всегда сопровождалось у Инги приливами нежности к тем, кто находился возле нее в данный момент. Она погладила большую руку, лежавшую на руле.
— На тебя, Белобрысый, вся надежда. Этот болван актер не хотел ехать со мной. Ну и пусть его остается! — сказала она, и оттого, что голос ее был так звонок, эти слова
