Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Но железная хватка манекена в последнюю минуту ослабела. Марго, наконец, сорвала с себя путы, и это усмирило Зиги; он выпустил свою жертву и свалился на пол. Обе женщины учащенно дышали. В дверях, остолбенев от увиденного, стояли Фриц Бергман и Сузи. Марго, шатаясь, бросилась к ним. Нора простонала: «Опять они!» — и без сил упала в кресло.
Она закрыла глаза в надежде на какую-то перемену к лучшему за то время, пока она не будет ничего видеть. В самом деле, когда Нора разомкнула веки, картина уже отчасти изменилась: никто не пялил на нее глаз со стороны входа. Она была одна в комнате, если не считать валявшуюся на полу куклу, жалкое орудие шаттиховских интриг.
Как только оскорбленная женщина о них вспомнила, мысли ее прояснились. Она оценила положение, определила свои обязательства перед самой собой. Ее хотят вышвырнуть, как изношенную шляпу. Единственное, что от нее требовалось — это послужить ступенькой для господина Шаттиха, помочь ему подняться со дна, из мусорной ямы. Ее происхождение, ее деньги — орудие в руках бездарного проходимца! В ее роду богатство было вековой традицией. А люди шаттиховского пошиба выдыхаются при первом же скандале — как та кукла, которую он сделал своим заместителем. «Да и в роли рейхсканцлера она могла бы его заменить!»
От этих метафор и гипербол, придуманных ею, от этой поношенной шляпы и манекена-рейхсканцлера Нора даже воспрянула духом, ее настроение поднялось. Привычным жестом она коснулась ожерелья, чтобы поиграть им, но убедилась, что оно порвано. Не Эгоном ли фон Листом в ту минуту, когда она толкнула его и он отлетел к стене? Куда девался Шаттих? Ей нужно сказать ему несколько слов, но жемчуг — прежде всего. Потеряны жемчужины, а Нора умела сосредоточиться на первоочередном. Вдруг она увидела между пальцев сраженного Зиги клочок серебряной отделки, вырванный этим субъектом из ее платья.
Нора поняла, что он же рассыпал по ковру жемчуг. И тотчас решила, что заставит Шаттиха ползать по полу и искать жемчужины. Но куда же он девался? Ей нужно сказать ему несколько слов, она ни минуты не может больше хранить их про себя. Пусть узнает, какие у нее возможности, пусть узнает, что он у нее в руках. Она прикажет, и он будет ползать по полу. О, теперь положение изменилось по сравнению с тем временем, когда она потеряла свое личное состояние. Изменилось с сегодняшнего вечера. Достаточно было таким, как он обесценить ее исконный фамильный капитал и взрастить на почве этого грабежа новые кровавые капиталы, в том числе и шаттиховский, чтобы люди его пошиба высоко вознеслись, а ее тип устарел.
— Я устарела, вот как? — произнесла она вслух. Ей хотелось услышать, как звучат эти слова. Ведь новое общество только молча дало ей это почувствовать, когда она была женой рейхсканцлера. — И поделом! — сказала она громко. «Я позволила себе как-то вечером напомнить одной важной даме о той поре, когда она самолично носила судки с обедом своему дорогому супругу, а он возьми да окажись членом правительства. Они ненавидели меня недаром. Я умела вести беседу на литературные темы. Боже мой, уже из этого было видно, какая бездна нас разделяет. А ведь к тому же я владела дипломатическим языком кайзеровской эпохи. В семье у нас были послы. Разве могли простить мне мое происхождение и воспитание эти невежды, эти выскочки, нажившиеся на революции? Даже если бы я из осторожности одевалась, как их жены?» В самоупоении Нора взмывала все выше. «А посол, который собирался на мне жениться! Получился бы европейский скандал, и в последнюю минуту я испугалась. Впрочем, послу пришлось бы уйти в отставку, я ведь принадлежала к бывшим врагам его родины. К чему тогда была бы вся эта затея? Я стала жертвой политики». Тут в ее памяти ожили обиды еще большей давности. «В юности, когда мой флирт с офицером-аристократом кончился ничем, одержали верх классовые предрассудки. К счастью, Шаттих здесь, и он мне за все заплатит. Он украл у меня молодость».
Тут Нора дошла до самого жгучего из всех обвинений и уже с ним не расставалась. Если она состарилась, то по вине мужа. С этой минуты ненависть клокотала в ее душе с неистовой силой. Его пошлость пропорциональна ее неудачам, его деньги — ее годам; в нем не было ничего, что не вызывало бы в ее груди бури ненависти. Она вскочила и принялась ходить по комнате, заложив руки за спину. В довершение всего она вспомнила о принце — только его и не хватало в эту минуту полной душевной сумятицы.
Как-то во время больших маневров ее представили принцу. Ведь ее отец знал самого императора! Ей, жене рейхсканцлера, хотелось пленить принца, напомнить ему о себе, хотелось возродить славу, которая наконец-то исходила бы не от выскочки Шаттиха. Она не могла пригласить принца к себе, но у нее была возможность встретиться с ним в доме ее друзей. Встреча состоялась. Хозяйка дома повела Нору Шаттих к сыну венценосца сквозь толпу гостей. Он услышал ее фамилию. Пока несчастная делала церемонный книксен, принц громко спросил окружающих: «Жена спекулянта?» Когда она выпрямилась, он уже повернулся к ней спиной. Добрые люди просветили ее. Принц недавно продал свое поместье. Шаттих примазался к этому делу в роли посредника и положил в карман на полмиллиона больше, чем полагалось. В то время он, разумеется, еще не возглавлял правительства.
Нора металась по комнате как затравленная. Она зажгла все лампы. Любое освещение будет недостаточно ослепительным, когда в этого постылого человека ударит молния ее взгляда. Только она подумала о своих сверкающих глазах, как заметила при ярком свете две поблескивающие на полу жемчужины. Нора подобрала их и пошла дальше уже менее стремительным шагом; она притворялась сама перед собой, будто вовсе не ищет, но как только находила жемчужину, с отсутствующим видом поднимала ее с ковра. Напоследок ее обманула своим блеском простая булавка. В это мгновение вошел Шаттих. Нора едва успела подняться.
Прошло некоторое время, прежде чем Шаттих решил разузнать, что замышляет
