Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Клотильда отваживалась иногда подсмеиваться над этим. В глубине души она продолжала верить в таинственные силы и говорила шутя, что если Паскалю удается творить чудеса, — значит, в нем самом заложена какая-то сила, значит, он и есть настоящий бог! Доктор весело возражал ей, что во время их совместных визитов сила исходит от нее, — больного не удается излечить в ее отсутствие, стало быть, это она приносит веяние иного мира, неведомую, целительную силу. Недаром богатые буржуа, в дома которых она не решается входить, продолжают стенать, они не получают ни малейшего облегчения. Эти шутливые препирательства доставляли обоим удовольствие, — они отправлялись на обход с таким чувством, словно им предстояли новые открытия, и, сидя у больного, обменивались понимающими взглядами. Ах, эта негодяйка боль, до чего же она их возмущала, ведь ее одну они хотели теперь победить, и как же они радовались, когда это удавалось! Они были вознаграждены по-царски, видя, что на лбу больного высыхает холодный пот, что судорога уже не кривит губ и помертвевшее лицо оживает. Без сомнения, их взаимная любовь приносила облегчение в этот маленький мирок страждущего человечества.
— Смерть — естественное явление, — говорил часто Паскаль. — Но к чему страдания? Они ужасны, бессмысленны!
Однажды после обеда доктор в сопровождении Клотильды отправился навестить больного в деревушке Святой Марты: пожалев Добряка, они решили поехать по железной дороге, и на вокзале у них произошла неожиданная встреча. Их поезд шел из Тюлет. Святая Марта была первой остановкой в противоположном направлении в сторону Марселя. Когда пришел поезд, они поспешили к нему и уже открыли дверцу вагона, как вдруг из купе, которое они считали свободным, вышла г-жа Ругон. В последнее время она с ними не разговаривала; легко спрыгнув со ступеньки, несмотря на свой возраст, она удалилась с чопорным и весьма достойным видом.
— Сегодня первое июля, — сказала Клотильда, когда поезд тронулся. — Бабушка возвращается из Тюлет, она навещала тетю Диду, как делает это обычно раз в месяц… Ты видел, какой взгляд она на меня бросила?
В глубине души Паскаль радовался ссоре с матерью, освобождавшей его от назойливого присутствия старой дамы.
— Ба, если не можешь договориться, лучше вовсе не встречаться, — спокойно проговорил он.
Но девушка призадумалась и опечалилась. Потом сказала вполголоса:
— Я нахожу, что бабушка очень изменилась, побледнела… И вдобавок, ты заметил, — у нее, всегда такой подтянутой, только на одной руке, на правой, зеленая перчатка… Не знаю почему, вид бабушки перевернул мне душу.
Зараженный тревогой Клотильды, Паскаль неопределенно махнул рукой. Ну конечно, даже его мать старится, как все прочие. Она слишком суетится, слишком все принимает к сердцу. Он рассказал Клотильде, что г-жа Ругон намерена завещать свое состояние городу Плассану, на постройку богадельни имени Ругонов. Оба снова улыбнулись, а Паскаль, что-то вспомнив, воскликнул:
— Постой, да ведь завтра мы тоже должны отправиться в Тюлет к нашим больным. Кстати, я обещал дяде Маккару привезти к нему Шарля.
Фелисите и в самом деле возвращалась в этот день из Тюлет, куда ездила первого числа каждого месяца, чтобы справиться о здоровье тети Диды. Многие годы она неустанно интересовалась состоянием безумной, пораженная тем, что та все еще живет, злясь, что старуха являет настоящее чудо долголетия и упорно не желает умирать, хотя уже прошли для этого все естественные сроки. С каким облегчением вздохнет Фелисите, когда в одно прекрасное утро похоронит этого ненужного свидетеля прошлого, этот призрак долготерпения и искупительной жертвы, который вызывает в памяти людей страшные грехи их семьи! Столько достойных ушло из нашего бренного мира, а эта помешанная, у которой только в глазах теплится искорка жизни, как будто забыта богом на земле. В то утро, как обычно, Фелисите застала старуху в кресле, иссохшую, прямую, недвижимую. Сиделка уверяла, что она никогда не умрет. Ей исполнилось сто пять лет!
Фелисите вышла из дома умалишенных возмущенная. Она вспомнила о дядюшке Маккаре. Вот кто ей тоже мешает, кто приводит ее в отчаяние своим упорным нежеланием умирать! Хотя ему было всего восемьдесят четыре года, только на три года больше, чем ей, Фелисите казалось, что он до смешного стар и зажился на свете, переступив все дозволенные границы. А ведь он всегда предавался излишествам и вот уже шестьдесят лет каждый вечер бывает мертвецки пьян! Добропорядочные, воздержанные умирают, а он с каждым днем становится все бодрее, крепче, его распирает от здоровья и веселья. В былые времена, когда он еще только обосновался в Тюлет, она задаривала его вином, ликерами, водкой, не признаваясь самой себе, что надеется таким образом избавиться от негодяя, который не приносит семье ничего, кроме неприятностей и позора. Но скоро она заметила, что спиртные напитки только идут ему впрок, физиономия его так и лоснится, во взгляде сквозит озорная насмешка; тогда Фелисите перестала ублажать Маккара, поняв, что он лишь толстеет от яда, на который она так надеялась. Она затаила против него страшную злобу, чувствуя, что охотно убила бы пьяницу, если бы только посмела! Ведь при каждой встрече он держится на ногах все крепче, все увереннее, смеется ей прямо в лицо, ибо прекрасно знает, что она ждет не дождется его смерти, и ликует, что не доставляет ей удовольствия похоронить вместе с ним грязное белье прошлого — всю кровь и мерзость двух завоеваний Плассана.
— Эх, Фелисите, — говорил он ей частенько со свойственной ему жестокой издевкой, — я живу на этом свете, чтобы оберегать нашу старую матушку, когда же мы с ней решимся наконец умереть — это будет исключительно из любезности к вам, да! Только для того, чтобы избавить вас от труда навещать нас по доброте душевной, как вы это делаете каждый месяц.
В последнее время, чтобы уберечь себя от разочарования, она даже не заходила к дядюшке, а только справлялась о нем в доме умалишенных. Но на этот раз г-жа Ругон узнала, что у него был приступ необычного запоя, — он не протрезвлялся целых две недели и, верно, еще не выходит из дому, ее охватило любопытство, и ей захотелось собственными глазами увидеть, до какого состояния он сам себя довел. Вот почему по дороге на станцию она сделала крюк, чтобы зайти в домик дядюшки.
День выдался великолепный, жаркий, солнечный день. Идя по узкой дорожке, она смотрела по сторонам на поля, которые Маккар когда-то выманил у нее, на всю эту плодородную землю, — плату за его молчание и хорошее поведение. В ярких лучах солнца выкрашенный в густой желтый цвет домик под розовой черепичной крышей, казалось, весело улыбался ей… Войдя под тень старых тутовых деревьев у террасы, она ощутила освежающую прохладу, залюбовалась прекрасным видом. Поистине райский уголок — достойный приют для старика, кончающего здесь в мире и покое долгую добродетельную жизнь!
Но дядюшки не было ни видно, ни слышно. Стояла глубокая тишина. Только пчелы жужжали возле высоких мальв. А на террасе, в тени, растянулся маленький рыжий песик, «лубе», как их называют в Провансе. Собачонка, подняв голову, заворчала, собираясь залаять, но, узнав посетительницу, снова улеглась и больше уже не двигалась. И вдруг, несмотря на этот ничем не нарушаемый покой, несмотря на радостный свет солнца, Фелисите охватил странный озноб, и она громко позвала:
— Маккар!.. Маккар!..
Дверь бастиды под шелковицами была открыта настежь. Но она не осмеливалась войти: пустой, как будто разверстый дом встревожил ее, и она снова позвала:
— Маккар!.. Маккар!..
Ни звука, ни шороха. Гнетущая тишина, только одни пчелы жужжат вверху, кружась возле высоких мальв.
Наконец Фелисите устыдилась своего страха и храбро вошла в дом. Дверь налево, ведущая из передней в кухню, где обыкновенно находился дядюшка, была затворена. Фелисите толкнула ее, но сначала ничего не могла различить, видимо, Маккар закрыл ставни, чтобы спрятаться от жары. Первое, что она ощутила, был удушливый запах спирта, он наполнял всю комнату и ударил ей в нос так, что она чуть не задохнулась. Казалось, он исходил от каждого предмета, — весь дом был им пропитан. Когда же глаза привыкли к полутьме, она смутно различила фигуру дядюшки. Он сидел за столом, на котором стоял стакан и опорожненная бутылка восьмидесятипятиградусного коньяка. Словно брошенный в кресло куль, Маккар спал мертвецки пьяный. При виде этой картины Фелисите вновь охватили гнев и презрение.
— Послушайте, Маккар! Стыдно и глупо доводить себя до такого состояния!.. Проснитесь же! Какой позор!..
Но он спал так крепко, что не слышно было даже его дыхания. Она повысила голос, стала хлопать в ладоши, все было тщетно.
— Маккар! Маккар! Маккар! Да на вас противно смотреть, милейший!
И, махнув на него рукой, она без церемоний принялась расхаживать по комнате, наталкиваясь на мебель. Ей мучительно хотелось пить после ходьбы по пыльной дороге из дома умалишенных. В перчатках было неудобно, она сняла их и положила на край стола. Затем ей посчастливилось найти кувшин с водой, она проворно вымыла стакан, налила его до краев и поднесла ко рту, но тут увидела необычайное зрелище, до того взволновавшее ее, что она поставила стакан подле перчаток, даже не пригубив его.
