На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Шесть утра! – воскликнул я. – Боже мой!
– Да, жизнь у актрисы нелегкая, – согласилась Эйприл. – Боюсь, публика даже не подозревает насколько.
– Ужасно.
– Иногда я так устаю…
– Но все-таки, – заметил я, намекая на светлую сторону, – это ведь хорошие деньги, правда?
– Деньги! – презрительно бросила она.
– И слава!
Эйприл проглотила большую ложку мороженого.
– Деньги и слава ничего не значат для меня, лорд Хавершот, – произнесла она с улыбкой праведницы.
– Вот как?
Она покачала головой.
– Свою награду я вижу лишь в том, что дарю людям счастье, стараюсь изо всех своих слабых сил подбодрить этот измученный мир, дать трудящимся массам хоть мельком взглянуть на что-то большее, лучшее, возвышенное.
– О! – благоговейно кивнул я.
– Вам, наверное, кажутся глупыми мои слова.
– Нет-нет, вовсе нет!
– Я так рада… Понимаете, это у меня нечто вроде религии, а я как бы жрица. Представляю унылую серую жизнь миллионов и убеждаю себя, что все мои тяжкие труды и гнетущее бремя славы – ничто по сравнению с тем лучом света, который я дарю людям. Вам не смешно слушать такую чушь?
– Что вы, нисколько!
– Взять, к примеру, Питсбург. Они там на меня так и кидаются. Моя предпоследняя картина собирала по двадцать две тысячи в неделю. Просто невероятно! Я так счастлива… потому что мне удалось внести хоть немного света в их тусклое существование. А Цинциннати? Меня там на руках носили! Ведь в Цинциннати жизнь у людей тоже такая унылая…
– Замечательно!
Эйприл вздохнула.
– Наверное. То есть, да, конечно. В смысле, насчет тусклой жизни. Но разве этого достаточно? Вот о чем невольно себя спрашиваешь, особенно когда ощущаешь одиночество. Так хочется иногда сбежать от всего этого и вкусить простого человеческого счастья, стать обыкновенной женой и матерью. Стоит только представить себе топот маленьких ножек…
Вот оно! Чего еще ждать? Если это не тот самый психологический момент, то я ничего не смыслю в психологических моментах.
Я подался вперед. Слова «дорогая, будьте моей» готовы уже были сорваться с моих уст… как вдруг у меня в голове словно разорвалась бомба, заставив мгновенно переменить тему. Только что в моей душе пылал романтический огонь, и все мысли вращались вокруг девушки, сидящей напротив, и того, что мне нужно ей сообщить, а в следующий момент я уже прыгал как сумасшедший с прижатой к щеке рукой, переживая адские муки.
То ли в результате случайного самовозгорания, то ли потому, что я неосторожно принял на борт слишком большой груз мороженого, но разлюбезный зуб хавершотовской мудрости внезапно решил заявить о себе.
Я давно уже подозревал его в коварных замыслах и, конечно же, должен был с самого начала занять твердую позицию, но вы же сами знаете, как бывает во время путешествия. Не решаешься довериться незнакомому дантисту, говоришь себе: «Потерпи, старик, пока вернешься в Лондон и спокойненько усядешься в кресло к маэстро, который пользовал тебя еще с молочных зубов». Ну, а потом тебя прихватывает в самый неподходящий момент, как оно, собственно, и случилось.
Вот такие дела. Понятно, что в таком состоянии человеку не до душевных излияний. Вынужден признаться, что любовь, брак и маленькие ножки мгновенно вылетели у меня из головы. Поспешно распрощавшись, я оставил Эйприл за столиком и бросился в аптеку, что возле отеля Беверли-Уилшир, в поисках временных средств облегчения, а на следующий день уже сидел в приемной, готовясь к свиданию с И. Дж. Зиззбаумом, виртуозом щипцов.
И вот наступил тот самый момент, с которого, если вы помните, я собирался начать эту историю, пока приятель-литератор не вразумил меня. Как уже упоминалось, я сидел в кресле, а напротив, в другом кресле, перелистывая картинки в «Нэшнл джиографик», сидел мальчик, чем-то похожий на маленького лорда Фаунтлероя. Левая щека у него вздулась, как и у меня, из чего я заключил, что мы оба томимся в ожидании грозного вызова.
Как я заметил, это был ребенок с необычайными внешними данными, которые не портила даже распухшая щека. Золотистые кудри, большие выразительные глаза и длинные ресницы, затенявшие их, когда он опускал взгляд на «Нэшнл джиографик».
Я никогда не знаю, как вести себя в подобных ситуациях. Ободрить друг друга, обменявшись приветливыми замечаниями, пусть всего лишь о погоде, или промолчать? Я как раз взвешивал эту проблему в голове, когда мой сосед в очередной раз отложил свой журнал и в упор посмотрел на меня.
– А где остальные ребята? – спросил он.
5
Я задумался. Смысл вопроса ускользал от меня. Странный ребенок. Один из тех, кто, как принято выражаться, говорит загадками. Он продолжал смотреть на меня вопросительно, я ответил таким же взглядом.
Потом, решив взять быка за рога и отметая все частности, я спросил:
– Какие ребята?
– Газетчики.
– Газетчики? – удивленно переспросил я. Он нахмурился.
– Так вы не репортер?
– Нет.
– Тогда что здесь делаете?
– Пришел рвать зуб.
Казалось, мальчишка был неприятно удивлен.
– Не может быть, – сказал он подчеркнуто сухо.
– Очень даже может, – ответил я.
– Это я пришел рвать зуб.
Мне в голову тут же пришло возможное решение.
– А если мы оба, – выложил я свою идею, – пришли рвать зуб? То есть, ты один, а я другой. Так сказать, зуб «А» и зуб «Б»?
Мальчик все еще выглядел встревоженным.
– Вам на сколько назначено? – спросил он подозрительно.
– На три тридцать.
– Не может быть! Это мне назначено на три тридцать.
– В таком случае, мне тоже, – поджал я губы. – И. Дж. Зиззбаум выразился в высшей степени определенно. Мы договаривались по телефону, и его слова не давали никакого повода для сомнений. «Три тридцать», – сказал И. Дж. Зиззбаум так же ясно, как я тебя перед собой вижу.
Ребенок слегка успокоился. Наморщенный лоб разгладился, взгляд стал мягче. Он явно больше не подозревал во мне похитителя или бандита. На него будто снизошел небесный свет.
– Вот оно что, Зиззбаум! – протянул он. – Тогда понятно. А мне нужен Буруош.
Оглядевшись, я только теперь заметил, что двери имеются по обе стороны приемной. На одной из них было написано «И. Дж. Зиззбаум», а на другой – «Б. К. Буруош». Таким образом, загадка благополучно разрешилась. То ли будучи старыми приятелями по зубоврачебному колледжу, то ли из соображений экономии парочка клыкодеров обходилась одной общей приемной.
Убедившись, наконец что на его права никто не покушается, ребенок стал сама вежливость. Видя во мне уже не соперника, а своего ближнего, оказавшегося в аналогичных скорбных обстоятельствах, он осведомился с доброжелательным интересом:
– Сильно болит?
– Чертовски сильно, – скривился я.
– У меня тоже. Ух ты, как болит!
– И
