На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– У вас куда больше отдает?
– Не знаю… во все места, с головы до пяток.
– У меня тоже. Ну и зуб мне достался!
– И мне.
– Спорим, мой хуже, чем ваш?
– Ха!
Подумав, он выложил главный козырь:
– Мне дадут газ!
– Мне тоже, – парировал я.
– Спорим, мне больше, чем вам?
– Ха!
– Спорим на триллион долларов?
Мне показалось, что беседа снова начинает терять дружеский дух и вот-вот скатится до уровня обычной перепалки. Поэтому, в надежде восстановить гармонию, я решил переменить тему и задать вопрос, который заинтриговал меня с самого начала – помните, когда я заметил, что мальчишка говорит загадками? Что означали его таинственные слова?
– Может, ты и прав, – сказал я примирительно. – Однако, так или иначе, почему ты вдруг решил, что я репортер?
– Потому что их сюда скоро целая толпа набежит! – усмехнулся он.
– Да что ты говоришь?
– Вот увидите. Репортеры, фотографы и все прочие.
– Зачем? Смотреть, как тебе рвут зуб?
– А как же! Мой зуб – отличная тема для новостей.
– Да неужели?
– Еще бы. Завтра он будет на верхних полосах всех газет.
– Твой зуб?
– Мой зуб. Послушайте, когда мне в прошлом году вырывали гланды, это потрясло основы цивилизации! Я вам не просто какой-нибудь, знаете ли…
– Хочешь сказать, ты знаменитость?
– Вот-вот, как раз это и хочу сказать. Я – Джо Кули.
Твердо придерживаясь правила не появляться там, где, согласно донесениям моих осведомителей, можно встретить детей, я никогда не видел своими глазами этого сорванца. Однако имя его мне, разумеется, попадалось. О нем, как вы знаете, упоминали и Энн, и Эйприл Джун.
– Ах, вон оно что! – улыбнулся я. – Джо Кули? Понятно.
– Вот-вот, я самый и есть.
– Как же, слыхал.
– Еще бы!
– Кроме того, я знаком с твоей нянькой.
– С кем? – возмутился он.
– Ну… с гувернанткой или как там она называется. Энн Баннистер.
– Ах, она… – протянул он. – Энн – классная девчонка.
– Согласен, – кивнул я.
– Просто супер, и не слушайте, если кто-нибудь скажет иначе.
– Не буду.
– Суперкласс, – продолжал он. – Да, сэр, вот что такое Энн…
– Эйприл Джун, – прервал я его, – тоже о тебе говорила.
– Правда? И что же?
– Что ты снимался в ее последней картине.
Лицо мальчишки потемнело.
– Вот как? – фыркнул он злобно. Он был явно задет за живое. По-видимому, желая лишь поддержать беседу, я случайно вторгся в святая святых. – Ну и нахальство! В ее, значит, последней картине. Это она была в моей последней картине!
Пофыркав еще немного, он снова поднял «Нэшнл джиографик». Журнал заметно дрожал в его руках. Лишь через некоторое время, справившись с чувствами, он снова заговорил:
– Значит, вы знаете эту гадину?
Теперь и я, в свою очередь, задрожал от ярости.
– Кого?
– Эту гадину, Эйприл Джун.
– Как ты сказал? – набычился я.
– Я сказал, гадину. С какой стороны ни смотри, ничего другого не высмотришь.
Я с трудом овладел собой.
– Знай, что ты говоришь о женщине, которую я люблю!
Мальчишка открыл было рот, но я остановил его холодным жестом:
– Я бы попросил!
В приемной снова воцарилась тишина. Он перелистывал свой «Нэшнл джиографик», я перелистывал свой. Некоторое время ничего нового не происходило. Потом я подумал: «Черт с ним!» – и решил протянуть оливковую ветвь. Глупо двум товарищам по несчастью на пороге расставания с зубом сидеть и отгораживаться друг от друга «Нэшнл джиографиком» вместо того, чтобы приятной беседой отогнать мысли о предстоящем испытании.
– Значит, ты Джо Кули? – спросил я.
Мой сосед правильно меня понял и охотно принял руку дружбы.
– Никогда не слышал ничего вернее, – приветливо ответил он. – Так оно и есть. Малыш Джо Кули, Кумир Американских Матерей. А вы кто?
– Мое имя Хавершот.
– Англичанин?
– Да.
– Давно в Голливуде?
– Где-то с неделю.
– Где остановились?
– Снял коттедж в Саду Гесперид.
– Ну и как вам тут, нравится?
– Ничего местечко, на уровне, – хмыкнул я.
– Это вы еще не видели Чилликот в штате Огайо, – мечтательно вздохнул он.
– А что там?
– Я родом оттуда. Вот куда бы махнуть! Да, сэр, туда и только туда, в старый добрый Чилликот!
– Скучаешь по дому, значит?
– А то!
– Но здесь-то, наверное, тоже неплохо живется?
Лицо мальчика омрачилось. Очевидно, я опять сказал что-то не то.
– Кому как, – фыркнул он. – Мне – не очень.
– Почему?
– Почему? – переспросил он. – Я вам скажу. Потому что я тут вкалываю, как каторжник на цепи, вот почему! В настоящей тюрьме или в Иностранном легионе, небось, и то легче. Знаете что?
– Да?
– Как вы думаете, что старый Бринкмайер написал в моем контракте?
– Что?
– Вставил туда специальный пункт, чтобы я жил у него дома и под его присмотром!
– А кто этот Бринкмайер?
– Хозяин той компании, на которую я работаю.
– И тебе не нравится его присмотр? – догадался я.
– Да нет, он-то сам ничего, – махнул рукой мальчик. – Безобидный старикашка. А вот его сестрица Беула… Как раз она это все и придумала. Вертит им как хочет. Злобная, как надсмотрщик на плантации. Читали про Симона Легри?
– Да.
– Вот вам Беула Бринкмайер собственной персоной. Знаете, кто такой серф?
– Который на волнах катается?
– Да нет, не то совсем… Такой английский средневековый раб, вечно задавленный, забитый, над которым все измываются. Вот это я и есть. Господи, ну и жизнь, врагу не пожелаешь. Хотите, расскажу?
– Давай.
– Мне не разрешают играть на улице, чтобы я не поранился. Собаку завести тоже нельзя, потому что может укусить. Даже в бассейн не пускают – вдруг утону. А самое главное, вы только представьте – ничего сладкого! Чтобы, не дай бог, не растолстел.
– Да ты что? Правда?
– Как на духу. Все в контракте записано. «Вторая сторона, в дальнейшем именуемая «актер», обязуется воздерживаться от любого вида мороженого, включая сливочное и шоколадное, а также конфет, сливочной помадки и леденцов, далее именуемых кондитерскими изделиями, что подразумевает также пончики, пастилу, пироги с сезонной начинкой, торты и прочие мучные изделия». И представляете, мой юрист позволил им это туда запихнуть!
Я едва поверил своим ушам. Хавершоты всегда отличались завидным аппетитом, и, слушая рассказы о разных там диетах, я неизменно впадаю в мрачное настроение. Представляю, что бы я почувствовал, лиши меня кто-нибудь в столь нежном возрасте доступа к сладостям!
– И ты не послал их? – возмущенно воскликнул я.
– Не могу.
– Так любишь свое искусство?
– Да нет, не слишком.
– Тебе нравится нести солнечный свет в тусклую жизнь Питсбурга и Цинциннати?
– Да пусть они хоть удавятся в своем Питсбурге! И в Цинциннати тоже.
– Тогда, может, ты считаешь, что деньги и слава стоят
