Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)
— Да, — сказалъ я, — тамъ тоже никого; да и нигдѣ. Я ходилъ и туда, и сюда и нигдѣ не нашелъ никого. Тогда я вернулся на пасторскій дворъ. И на другой день вошелъ въ вашу комнату и посмотрѣлъ изъ окна на всѣ четыре стороны, гдѣ я наканунѣ ходилъ, искалъ и никого не нашелъ.
— Но, милый мой, вы еще не вездѣ побывали, — сказала съ улыбкой Роза.
— Я былъ и еще во многихъ мѣстахъ.
— И все-таки никого не нашли?
— Въ сущности, нашелъ одну. Я вѣдь не искалъ себѣ невѣсты; я просто обходилъ окрестности, чтобы найти въ кого влюбиться. И въ одномъ домѣ я засидѣлся долго и чувствовалъ себя хорошо, — у Эдварды въ Торпельвикенѣ.
Роза вся вспыхнула и возмущенно произнесла:
— Да вы совсѣмъ съ ума сошли!
— Она оказалась не изъ камня, — замѣтилъ я.
— Положимъ. Не изъ камня? Впрочемъ, у всякаго свой вкусъ.
Да, Мункенъ Вендтъ былъ правъ: я позналъ теперь истину его словъ. Въ первый же день, какъ мы съ нимъ встрѣтились въ лѣсу, онъ сказалъ: «Ты по комъ-то вздыхаешь напрасно? Вотъ тебѣ совѣтъ: останови свой взоръ на „недостойной“. Увидишь! Та, первая твоя любовь, сама къ тебѣ придетъ, ей не снести будетъ твоей „погибели“, она захочетъ спасти тебя, отвлечь отъ края бездны. Порядочная женщина полна слѣпой вражды къ непорядочной и готова зайти очень далеко, даже пожертвовать собою, чтобы только спасти тебя изъ рукъ недостойной». — Вотъ что говорилъ Мункенъ Вендтъ; онъ самъ испыталъ это на себѣ, и гордая фру Изелинъ изъ Оса была примѣромъ. О, Мункенъ Вендтъ былъ человѣкъ знающій.
Но что же изъ того? Я былъ изъ другого тѣста, чѣмъ Мункенъ Вендтъ, и тутъ опять далъ маху. Роза занялась чѣмъ-то, но я видѣлъ, что она раздосадована и безъ нужды по нѣскольку разъ обтираетъ пыль съ клавесина. Идетъ на ладъ! — сказалъ я про себя.
И я думалъ подлить масла въ огонь, продолжая расхваливать Эдварду изъ Торпельвикена:- Да, она-то не камееная; еще поблагодарила меня за посѣщеніе. — Но Роза уже смотрѣла равнодушно, перестала обтирать пыль и сѣла.
— Да, вотъ представьте, мнѣ такъ было хорошо у Эдварды изъ Торпельвикена! — прибавилъ я.
— Ну, хорошо, и слава Богу! — отвѣтила Роза. — Сами теперь видите, стоитъ вамъ побывать гдѣ-нибудь… увидѣть другихъ…
— Да, вы были правы. И послѣ того, я каждый разъ, заходя къ вамъ въ комнату, смотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ живетъ она. Да, вотъ еще что: когда я уходилъ, она сказала мнѣ: заходите опять!
При этихъ словахъ я впился въ Розу, какъ нищій, какъ осужденный. А она просіяла всѣмъ лицомъ, вѣрно, обрадованная перспективой избавиться отъ моей докучной любви, и сказала:
— Вотъ видите! Да, я отлично понимаю, что вы могли влюбиться въ нее. Она такая добрая, милая. Отецъ мой говорилъ также, что она очень хорошо отвѣчала на конфирмаціи. Значитъ, она и способная, вдобавокъ.
— Да, — только и могъ проговорить я.
— Теперь вамъ надо почаще навѣщать ее; непремѣнно. Вы вѣдь можете каждый разъ останавливаться у моихъ родителей; они всегда будутъ вамъ рады.
Тутъ мнѣ осталось спасти то, что еще можно было спасти, и я сказалъ:
— Ну вотъ, теперь я, по крайней мѣрѣ, поболталъ съ вами и отвлекъ васъ хоть на минуту отъ вашихъ собственныхъ горестей.
По дорогѣ домой я встрѣтилъ Гартвигсена, возвращавшагося отъ Макка. Видъ у него былъ крайне задумчивый.
— Компаньону моему все хуже, а не лучше, — сказалъ онъ. — Завтра суда наши отплываютъ, а мнѣ же не разорваться; надо и въ конторѣ быть, и вездѣ. Хуже всего то, что онѣ просто житья не даютъ Макку въ собственномъ домѣ; взяли теперь новую горничную…
Я уже зналъ про новую горничную, взятую на мѣсто Петрины, которой пора было замужъ. Это баронесса добыла съ помощью Іенса Папаши такую дѣвушку съ крайнихъ шкеръ. Звали ее Маргаритой; она была и молода, и миловидна, но при всемъ томъ удивительно степенна и богобоязненна.
— Эту Маргариту посадили у Макка на ночь давать ему капли, — разсказывалъ Гартвигсенъ. — Они и стали разговаривать между собою, и Маргарита нашла, что Макку слишкомъ мягко стелютъ; ему-бы на вѣникахъ лежать.
— На вѣникахъ! — изумился я.
— Да, видали вы такихъ сумасшедшихъ? — сказалъ Гартвигсенъ. — Въ лавкѣ меня и ждала записка отъ Макка, чтобы я зашелъ къ нему. Потому, скажу я вамъ, онъ не можетъ обойтись безъ меня. Ну, я зашелъ къ нему, а онъ и на человѣка больше не похожъ и говоритъ мнѣ:- Мнѣ теперь нуженъ твой добрый совѣтъ, Гартвичъ! — Вы можете быть спокойны, не всякому-то скажетъ такія слова Маккъ Сирилундскій; но безъ меня ему окончательно не обойтись. Я и говорю ему, что, какъ поистинѣ онъ, а не кто другой, поднялъ меня однажды изъ праха, такъ и я, ежели ему нуженъ мой совѣтъ, всегда готовъ. Маккъ и разсказалъ мнѣ про вѣники. — Не бывать этому! — сразу сказалъ я. — Бѣлены онѣ объѣлись что-ли, эти бабы! — а Маккъ говоритъ опять:- Спасибо! Я хотѣлъ услыхать слово разумнаго человѣка. — И еще заговорилъ о томъ, что надобно ему найти средство выздоровѣть, стать опять на ноги. — Не то, — говоритъ, — ежели я буду все лежать тутъ, мнѣ только и останется думать безъ конца, не смыкая глазъ по ночамъ, да начать спасать душу.
Тутъ Гартвигсенъ пріостановился. Ему такая перемѣна въ Маккѣ показалась столь неестественною, что онъ даже глаза вытаращилъ отъ изумленія.
— Вотъ такъ диво! — сказалъ я.
Гартвигсенъ-же подумалъ-подумалъ и сказалъ:
— Неужто-же нѣтъ на землѣ средства противъ живота? На кой чортъ тогда намъ доктора?
И вдругъ, собравъ всю свою крестьянски острую сообразительность, прибавилъ:- Всѣмъ намъ, я думаю, вдомекъ, что, коли такой работящій человѣкъ, какъ Маккъ, останется лежать въ постели, то ему крышка. Его надо поставить на ноги.
— Да, вотъ въ томъ-то вся и штука!
— Да, да, — сказалъ Гартвигсенъ и двинулся дальше. — Но я скажу: чѣмъ дать ему спасать душу, лежа на вѣникахъ, я лучше возьму да выкопаю ему его ванну!
XXV
И позднимъ вечеромъ ванна вновь узрѣла свѣтъ Божій. Диво, да и только! Никто ничего не зналъ объ этомъ, ни баронесса, ни Роза; мы отправились въ лѣсъ при яркомъ свѣтѣ мѣсяца и сѣвернаго сіянія и быстро обдѣлали все дѣло. Люди были взяты тѣ-же, что для погребенія: Свенъ Дозорный, кузнецъ и бондарь, и земля была по прежнему рыхлая, такъ что дѣло обошлось безъ кирокъ.
— Никогда-бы этой ваннѣ и не бывать въ землѣ, кабы не Эдварда, — сказалъ Гартвигсенъ. — Не слѣдъ никогда слушать бабъ и имъ подобныхъ.
И всѣ трое мужей, работавшихъ лопатами, оказались того-же мнѣнія: подальше отъ бабъ и имъ подобныхъ; бабье такъ бабье и. есть. И эти-же самые трое мужей работали, не покладая рукъ, хотя отличію знали, что дѣлали; знали, что опять эта ужасная постель станетъ грозой и для нихъ троихъ, и для многихъ другихъ; но иного исхода, видно, не было. До новаго обыска во всякомъ случаѣ цѣлый годъ. И, кромѣ того, лежаніе Макка на одрѣ болѣзни грозило такими бѣдами, такъ всѣхъ удручало, что чуть-ли не все другое казалось лучше. Да и, повидимому, Свену Дозорному похороны Макковой ванны особаго супружескаго благополучія не принесли и не сулили впредь; какъ бы тамъ ни было, онъ теперь такъ усердно откапывалъ ее, что потъ лилъ съ него градомъ. Что-же до остальныхъ двоихъ, то вотъ какъ они разсуждали. Началъ кузнецъ:
— Сколько знаю васъ, Гартвичъ, — вы не оставите насъ за труды.
— Небось, не оставлю! — подтвердилъ Гартвигсенъ. — Смотрите только, поосторожнѣе съ периной! Наволочка-то вѣдь краснаго шелку.
— Да вотъ, бондарь такой неряха! — отозвался кузнецъ.
— Я неряха? — сердито вступился бондарь. — Да я бы голыми руками рылъ, только-бы не попортить перину!
Они были настоящія дѣти и работали за ласку и награду.
Наконецъ, ванна была совсѣмъ освобождена отъ земляного покрова, и оставалось только вытащить ее на веревкахъ изъ могилы. Когда и это было сдѣлано, люди перевели духъ и стали осматривать и ощупывать ванну — не попортилась-ли она, да не очень-ли помялась. Гартвигсенъ же собственноручно снялъ мѣшки, встряхнулъ перину и подушки, а потомъ собственнымъ носовымъ платкомъ обмахнулъ шелкъ.
— Ни морщинки, ни пятнышка, какъ говорится по старинѣ! — сказалъ онъ, довольный. Послѣ того, люди снова зарыли могилу.
Дѣло, шло уже къ ночи, когда мы двинулись домой, неся ванну. Несли мы всѣ. Гартвигсенъ сильно побаивался баронессы и вслухъ высказывалъ пожеланія, чтобы ванна была уже на мѣстѣ. Потомъ меня выслали впередъ узнать, все-ли въ порядкѣ: если я не вернусь въ скоромъ времени обратно, — значитъ, можно двигаться съ ванной къ дому. Такъ мы уговорились.
Въ большой горницѣ огня не было; во всемъ главномъ зданіи свѣтились только окна Макка да баронессы. Я обошелъ вокругъ дома: и у ключницы, и въ людской было темно. Тогда я взошелъ на крыльцо и поднялся къ себѣ на верхъ. Какъ всегда, я немножко трусилъ, но разъ я все обслѣдовалъ, совѣсть у меня была чиста.
Черезъ нѣсколько минутъ я услыхалъ глухой топотъ ногъ въ другомъ концѣ дома. Идутъ съ ванной, подумалъ я. Вскорѣ послышался скрипъ отворяемой двери. Я вышелъ въ корридоръ и сталъ прислушиваться; баронесса вышла изъ своей комнаты и спросила:- Это что значитъ? — А что? — отозвался Гартвигсенъ снизу. По голосу его было слышно, что онъ не больно-то увѣренъ въ себѣ. — Я спрашиваю, что это значитъ? — раздался опять голосъ баронессы, на этотъ разъ далеко не бархатный. На это Гартвигсенъ отвѣтилъ:- Живѣе, живѣе, молодцы!.. Что это значитъ? Да вы не видите развѣ, что онъ лежитъ и пропадаетъ понапрасну? Этакъ онъ помретъ у насъ на рукахъ! — Баронесса была слишкомъ горда, чтобы препираться съ кѣмъ-бы то ни было въ корридорѣ, и вернулась въ свою комнату.
