Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)
Баронесса высадилась съ двумя дочками. У нея была высокая, тонкая фигура, а лицо пряталось подъ густой вуалью, которой она не подняла, даже здороваясь съ отцомъ. Они и не поцѣловались и вообще не выказали никакой радости при свиданіи. Но когда баронесса заговорила съ Розой, то нѣсколько оживилась, и въ голосѣ ея послышались красивыя, бархатистыя грудныя ноты.
Почтовая лодка доставила съ парохода на берегъ еще одного пріѣзжаго господина. Когда онъ высадился, обнаружилось, что онъ совсѣмъ пьянъ и врядъ ли въ состояніи различать что-либо. И Маккъ, и Гартвигсенъ раскланялись съ нимъ, а онъ едва могъ кивнуть въ отвѣтъ, не говоря уже о томъ, чтобы приподнять шапочку. Я узналъ, что онъ былъ англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, пріѣзжавшій сюда каждый годъ ловить лососей въ большой рѣкѣ сосѣдняго прихода. Этотъ самый господинъ и купилъ у Гартвигсена его серебряныя горы за крупную сумму. Онъ взялъ себѣ носильщика и ушелъ съ пристани.
Я держался въ сторонкѣ, какъ чужой всѣмъ;. я не хотѣлъ никому мѣшать; но, когда Маккъ со своей компаніей направился къ усадьбѣ, я поплелся за ними. У поворота къ дому Гартвигсена, баронесса остановилась поговорить съ нимъ, сняла при этомъ перчатку и протянула руку также мнѣ. Рука была длинная, тонкая, а пожатіе удивительно мягкое.
Попозже вечеромъ я увидалъ на песчаной отмели бухты двухъ дѣвочекъ баронессы. Онѣ стояли, нагнувшись и опираясь руками о колѣнки, и что-то разглядывали на пескѣ. Дѣти были здоровенькія, свѣженькія, но такъ близоруки, что не могли ничего разглядѣть, не пригнувшись къ самой землѣ. А разглядывали они мертвую морскую звѣзду, и я поразсказалъ имъ кое-что про это рѣдкое созданьице, котораго онѣ раньше не видывали. Потомъ я прошелся съ дѣвочками вдоль скалъ, называя имъ имена разныхъ птицъ и показывая водоросли. Все было для нихъ ново.
IV
Въ сущности, работа моя была окончена, но Гартвигсену не хотѣлось отпускать меня. Со мною ему было веселѣе, — говорилъ онъ. Картинка моя ему понравилась; на ней было изображено все — и домъ, и сарай, и голубятня; но онъ полагалъ, что, когда дѣло подвинется къ лѣту, слѣдовало бы подрисовать зеленый фонъ, изобразивъ общественный лѣсъ, исчезающій вдали, у горъ, въ фіолетовой дымкѣ. Но тогда приходилось измѣнить и холодноватый тонъ воздуха, да и самые оттѣнки красокъ строеній. — А пока займитесь Фунтусомъ, — сказалъ Гартвигсенъ.
Я сѣлъ въ лодку и сталъ грести къ шкунѣ. День былъ ясный; всѣ суда стояли на якоряхъ: шла промывка рыбы, которую мало-по-малу раскладывали на сушильныхъ площадкахъ. Пріѣзжій англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, стоялъ на берегу и, опираясь на свое длинное удилище, наблюдалъ за работой. Говорятъ, что такимъ же образомъ простоялъ онъ цѣлыхъ два дня и въ прошломъ году. Онъ не глядѣлъ ни на кого изъ людей въ этой сутолокѣ; онъ смотрѣлъ только, какъ промываютъ рыбу, и время отъ времени, на глазахъ у всѣхъ, вынималъ изъ дорожной сумки бутылку и отпивалъ нѣсколько здоровыхъ глотковъ прямо изъ горлышка. Затѣмъ опять стоялъ, вытаращивъ глаза.
Я со своей лодки набрасывалъ карандашомъ шкуну и большіе баркасы, въ которые разгружали шкуну. Пріятная работа, и когда она мнѣ удается, я бываю счастливъ. Утромъ-же я заходилъ въ Сирилундскую лавку и унесъ оттуда впечатлѣніе, совсѣмъ особаго рода, которое надолго оставило во мнѣ пріятное чувство. Роза, вѣрно, сейчасъ же позабыла обо всемъ, но я помню. Я открылъ ей дверь и подержалъ, пока она не прошла, а Роза взглянула на меня и сказала: «Спасибо!» Вотъ и все.
Да, вотъ и все; и теперь тому минуло уже лѣтъ пятнадцать.
Заливъ былъ такъ глубокъ, блестящъ и совершенно неподвиженъ; но каждый разъ, какъ со шкуны сбрасывали на баркасы пару соленыхъ тяжелыхъ тресковыхъ тушъ, баркасы чуть осѣдали и разгоняли отъ себя по водѣ тонкую рябь. Мнѣ хотѣлось бы срисовать и эту рябь, и скользившія по водѣ красивыя тѣни отъ пролетавшихъ морскихъ птицъ. Тѣни эти были словно налетъ отъ дыханія на бархатъ. Въ самой глубинѣ залива взлетѣла кайра и понеслась, скользя надъ самою водяной гладью, мимо всѣхъ островковъ въ открытое море. Она словно чертила по воздуху прерывистую линію; ея длинная, несгибающаяся шея производила впечатлѣніе желѣзной; словно кто пустилъ стрѣлу изъ лука. А тамъ, гдѣ птица исчезла, на водяной глади какъ разъ заигралъ дельфинъ, словно кувыркаясь на толстомъ бархатномъ коврѣ. Какъ все это было красиво!
Дѣти баронессы прибѣжали на отмель и стали окликать меня. Я подъѣхалъ и забралъ ихъ въ лодку. Дѣвочки сами не видѣли меня, но узнали отъ другихъ, гдѣ я, вотъ и начали звать меня по имени, которое узнали отъ меня при первомъ же знакомствѣ. Онѣ принялись близорукими глазами разсматривать мой рисунокъ, и старшая разсказала, что она тоже умѣетъ рисовать города. Непривычное движеніе въ лодкѣ укачало младшую, которой было всего пять лѣтъ, и я, разостлавъ на кормѣ свою куртку, уложилъ дѣвочку и сталъ тихонько напѣвать надъ ней, пока она не уснула. У меня у самого когда-то была сестренка.
Потомъ мы принялись болтать со старшей дѣвочкой. Она вставляла въ разговоръ шведскія слова и вообще могла, если хотѣла, совсѣмъ чисто говорить по шведски, но обыкновенно говорила на языкѣ матери. Она разсказывала, что мама ея всегда въ пасхальное утро давала имъ смотрѣть сквозь желтый шелковый платокъ на солнышко — какъ оно играетъ отъ радости, что Христосъ воскресъ. А здѣсь въ этихъ краяхъ солнышко тоже играетъ?
Младшая крѣпко спала.
Спустя добрый часъ, я повезъ дѣтей обратно. Дорогой сестра разбудила спящую: — Проснись же, Тонна! — Тонна, наконецъ, проснулась, но не сразу сообразила, гдѣ она, и осталась лежать; потомъ надулась на сестру, которая смѣялась надъ ней, и вдругъ встала во весь ростъ, такъ что мнѣ пришлось осадить ее. Я взялъ свою куртку; на отмели стояла баронесса и кричала намъ. Тонна и Алина съ восторгомъ кинулись сообщать ей о своемъ катаніи на лодкѣ; но Тонна не хотѣла и слышать о томъ, что она будто-бы заснула.
Тутъ же стояла Роза, а немного погодя пришелъ и Гартвигсенъ; онъ собирался ѣхать на сушильныя площадки. Насъ собралась на мыскѣ цѣлая компанія. Баронесса поблагодарила меня за мои разсказы дѣтямъ о морской звѣздѣ и о птицахъ, а затѣмъ повернулась къ Гартвигсену и все время говорила съ нимъ. Роза стояла молча, прислушиваясь къ ихъ разговору. Потомъ изъ вѣжливости пожелала взглянуть на мой рисунокъ. Но я замѣтилъ, что она при этомъ не переставала прислушиваться къ бесѣдѣ баронессы съ Гартвигсеномъ.
— У васъ тутъ большія перемѣны, — болтала баронесса. — А я когда-то была влюблена въ васъ, Гартвигсенъ… Это я-то, теперь вдовица за тридцать, съ кучей дочерей!..
Въ бѣломъ платьѣ она казалась еще выше и тоньше и повертывалась всѣмъ станомъ то вправо, то влѣво, не перемѣняя положенія ногъ. Лицо у нея было некрасивое, маленькое и смуглое; надъ верхней губой словно легла тѣнь; но голова была красива. Она сняла шляпу.
— Съ кучей дочерей! — засмѣялся Гартвигсенъ. — Всего-то двѣ.
— И обѣ лишнія, — сказала она. Гартвигсенъ, туговатый на соображеніе и добродушный, повторилъ: — Значитъ, всего двѣ… пока. Ха-ха! Ну, что еще будетъ впереди.
Баронесса разсмѣялась. — Однако, у васъ славныя надежды на мой счетъ! — у Розы легла морщинка поперекъ носа, и я спросилъ ее, чтобы только сказать что-нибудь:- Я бы предпочелъ не раскрашивать своего рисунка; я не такъ хорошо владѣю красками. Какъ по вашему, не оставить ли мнѣ рисунокъ, какъ онъ есть?
— Вотъ именно; и я такъ думаю, — отвѣтила она разсѣянно, снова прислушиваясь къ болтовнѣ баронессы.
Я уже привелъ кое-что изъ этой болтовни. Но баронесса наговорила еще много разныхъ милыхъ вещей, и я, пожалуй, выставляю ее въ ложномъ свѣтѣ, вырывая нѣкоторыя ея слова изъ общей связи. Сболтнувъ же что-нибудь неладное, она растерянно улыбалась и смотрѣла такъ безпомощно. Ей не хорошо жилось, и сама она, пожалуй, не была хорошимъ человѣкомъ, но, видимо, была несчастна. Все тѣло у нея было такое мягкое, такъ и перегибалось во всѣ стороны. Вдругъ она взяла и сложила руки надъ головой; вышло какъ будто она, стоя въ воротахъ, разговаривала съ кѣмъ-то на улицѣ. Это было очень красиво.
V
Гартвигсена пригласили въ Сирилундъ на обѣдъ въ честь баронессы, и посланный просилъ его захватить съ собой и меня. Зная, что у меня нѣтъ подходящей одежды, я предпочелъ не ходить. Гартвигсенъ былъ того мнѣнія, что я одѣтъ достаточно хорошо, но я то лучше его понималъ приличія; всему научили меня въ моей доброй семьѣ.
Гартвигсенъ рѣшилъ разодѣться для баронессы самымъ изысканнымъ образомъ. Онъ когда-то купилъ себѣ въ Бергенѣ фрачную пару для своей свадьбы, и вотъ обновилъ ее теперь въ первый разъ; но она къ нему не шла. И, пожалуй, не слѣдовало бы ему какъ разъ теперь надѣвать это платье, разъ оно было знакомо Розѣ. Но Гартвигсенъ, видно, и не подумалъ ни о чемъ такомъ.
Онъ было предложилъ мнѣ свое праздничное платье, но всѣ его вещи были мнѣ слишкомъ велики, такъ какъ я былъ куда худощавѣе. Тогда Гартвигсену пришла мысль, что я могъ бы надѣть одну изъ его куртокъ поверхъ своей.
