Две сестры - Жорж Санд
— Я запрещаю вам это делать. Если вы напишете, я немедленно отошлю ему этот высохший листок. Если же вы воздержитесь от этого, то я обещаю вам оставить его у себя и подумать.
— Но что же это за странная боязнь объяснения, в котором истина может восторжествовать?
— Но если она не восторжествует? — отвечала я со слезами. — Так вы хотите непременно, чтобы все кончилось раз навсегда? Вы меня заставили усомниться в том, чему, мне казалось, я была свидетельницей. Оставьте же мне это сомнение. Быть может, мне удастся отделаться от этого ужасного воспоминания. По крайней мере, я попытаюсь, даю вам в том слово.
Нувиль меня одобрил и стал благодарить. С этой минуты он был согласен на все и подчинился всем условиям, какие я ему предписала. В тот же вечер я оставила Париж и вернулась домой в более спокойном настроении духа.
Однажды, сидя у себя в гостиной, я увидела, что в парк наш въехала очаровательная амазонка на великолепной лошади и в сопровождении одного только слуги. Минуту спустя мне подали карточку, на которой было написано карандашом: M-lle Кармен д'Ортоза, которая привезла мисс Саре Оуэн поклон от ее семьи.
Я приняла г-жу д’Ортоза. Манеры и весь тон ее отличались великосветской самоуверенностью и развязностью. Она сказала мне, что только что приехала из Ниццы, где часто видалась с моей сестрой. Отцом моим она не могла нахвалиться и называла его Франклином с душой художника; Адою она тоже была совсем очарована и уверяла, что это тип миловидности, связанной с простодушием. Я должна была из вежливости сделать вид, что знаю уже о ее знакомстве с моим семейством из писем моей сестры, хотя Ада, из опасения, конечно, смутить мою пуританскую щепетильность, ничего не упоминала мне об этом знакомстве. Между тем, очевидно было, что m-lle д’Ортоза не преувеличивает, и что она действительно коротко сошлась с моей сестрой. Оказалось, что она знает всю нашу биографию и слышала даже о нашем знакомстве с Абелем. При этом имени она пристально посмотрела мне в лицо и добавила:
— Отчего вы не приехали к нам в Ниццу? Он был там на днях, дал два великолепных концерта и простер свою любезность до того, что играл в доме у одной моей старой родственницы, которая постоянно живет в Ницце, и у которой я останавливаюсь, когда приезжаю туда.
Я чувствовала, что краснею. Без сомнения, и она это видела, хотя у нее и хватило такта сделать вид, что ничего не замечает. Ее большие глаза зеленого, беспрестанно меняющегося цвета имели какое-то странное выражение, трудно было сказать — пытливы они и проницательны, или же близоруки и рассеянны.
— Г. Абель, — продолжала она, — играл нам вариации на одну песенку, которая теперь делает фурор на юге. Вы не знаете эту песенку? Она называется Стрекозка. Что же вы не отвечаете? Это уж слишком большая скромность. Ваша сестра рассказала нам, что эта песенка сочинена вами. Как видно, вы большая музыкантша?
— То же самое говорят и про вас.
— И ошибаются. Я страстно люблю музыку, знаю в ней толк, умею чувствовать то, что действительно хорошо, но дальше этого мои музыкальные таланты не идут.
Я заговорила с ней о музыке, чтобы придать разговору менее личный характер. Но она отвечала мне так глупо, что я тотчас же убедилась, что она в музыке не смыслит ни бельмеса. Тогда я свела разговор к удовольствиям, которым она предается в Франбуа. Мне говорили, что охота и верховая езда — ее любимые развлечения.
— Я люблю все то, что требует энергичной деятельности, — отвечала она, — и что возбуждает сильные ощущения. В этом отношении я совершенно согласна с вашей сестрой. Бедняжка скучает в деревне, потому что, говорит она, вы ведете очень уединенный образ жизни. Но отсюда до Франбуа совсем не так далеко. Посмотрите, я приехала верхом, не торопясь, в каких-то три часа. Отчего вы не бываете у лорда Госборна? Я знаю, что его мать звала вас на один из своих балов и считала вас приглашенными раз навсегда.
Я отвечала, что не люблю свет и не имею времени выезжать.
— Я это знаю, и на это-то так горько и жалуется г-жа де Ремонвиль. Она обещала мне, что в нынешнем году приедет в Франбуа к празднику св. Губерта. В это время у нас каждый день будет бал, концерт или спектакль. Надеюсь, что мы и вас уговорим приехать.
— Не думаю, — отвечала я.
— Ну так ваша прелестная сестра возьмется уговорить вас. Она слишком молода, несмотря на свое звание матери семейства, чтобы выезжать одной, особенно в первый раз, а так как вы для нее сущий ангел доброты и снисходительности, то не захотите же вы лишить ее удовольствия жить так, как прилично женщине в ее положении. Ведь вы очень хорошо понимаете, что в ее годы нельзя обречь себя на вечное вдовство, и что не дожидаться же ей в одиночестве, пока красота ее поблекнет и молодость пройдет.
Я находила, что m-lle д’Ортоза уж слишком заботится о будущности моей сестры. Не в ее среде желала бы я найти мужа для Ады. Я знала, что эта среда богатых и знатных иностранцев с примесью того, что теперь принято называть цветом французской молодежи, вся отдалась безумной лихорадочной гонке за роскошью и наслаждениями. Я взяла смелость предложить моей собеседнице вопрос, как это так случилось, что, будучи такой ревностной проповедницей замужества для других, она сама еще не замужем.
— О, я — это совсем другое дело, — воскликнула она. — Репутация моя очень дурная, меня считают сильно компрометированной, и я действительно компрометирована по мнению чересчур строгих судей, хотя я и могу поклясться чем угодно, что ни разу не испытывала даже искушения совершить то, что называется проступком. Вы смотрите на меня, и в ваших прекрасных глазах выражается изумление? А между тем, мисс Оуэн, это так, и если вы предполагали иное, то я могу только благодарить вас за снисходительную доброту, с которой вы отперли мне вашу дверь. Эта черта еще более, чем ваша превосходная репутация, убеждает меня, что ваша добродетель — истинная добродетель, та, которая
