Две сестры - Жорж Санд
Воспитание я получала в Мадриде, в Париже, в Лондоне, в Неаполе, в Вене — другими словами, вовсе никакого воспитания не получила. Мать моя, которая была красавица собой, только и преподала мне, что искусство грациозно носить мантилью, да еще другое, не менее важное искусство, — играть веером. От горничных я научилась арагонской хоте и другим нашим национальным танцам, которые послужили мне источником здорового моциона дома и ранних успехов в свете. Я выучилась говорить на нескольких языках — вещь в высшей степени полезная на таком поприще, как мое, и прочла множество романов, которым не далась в обман. Я очень хорошо знаю, что судьба сама собой ничего не делает, но в романах я почерпнула благоговение перед силой воли. Да, самые неправдоподобные романы могут осуществляться в жизни, если только человек умеет энергично хотеть того, что авторы, которым это ровно ничего не стоит, заставляют проделывать своих героев. Итак, я по-своему, если хотите, романтична.
Мать моя осталась вдовой в такие годы, когда она могла еще мечтать о втором замужестве. Муж ей ничего не оставил в наследство, кроме долгов. Приключение ее с разбойниками наделало шума в Испании. Чтобы избавиться от шуток, очень, впрочем, снисходительных, но которые все-таки могли удалить поклонников с серьезными намерениями, она стала путешествовать. Всюду она умела составить себе репутацию очаровательнейшей светской женщины. Но натура у нее была страстная, и эта-то страстность составила ее несчастье. Она влюблялась до безумия, а мужчина, в которого женщина влюблена до безумия, уже ей не жених.
Я была свидетельницей ее любовных похождений. Она не особенно хлопотала о соблюдении тайны, а я, к тому же, была любопытна. Если я упоминаю об этом, то только потому, что черта эта, по-моему, относится к ее похвале, и мне было бы очень неприятно, если бы вы поняли меня иначе. Нежность брала в ней верх над честолюбием. Она была слишком искренна и порывиста, чтобы оставаться предусмотрительной. Молодость ее прошла в упоении беспрестанных увлечений, которые она потом искупала слезами. Она была добра и плакала передо мной, приговаривая: «поцелуй меня, утешь твою бедную маму, которую злые люди огорчили!» Не могла же она воображать, что я не догадываюсь о причине этого огорчения.
У нее была старшая сестра, которая сумела проложить себе дорогу в жизни, т. е. дорогу к тому, что в ее глазах составляло единственную цель жизни, — к богатству, — выйдя замуж за счастливого спекулянта. Эта-то сестра и дала мне приют в Лондоне после того, как я имела несчастье потерять свою мать. Мне было в то время шестнадцать лет, и хотя я еще и не вступала в свет официально, я его знала вдоль и поперек. Плохо притворенная дверь, которая отделяла мою девичью комнатку от будуара моей матери, давала мне полную возможность производить свои наблюдения.
Когда я вступила в роскошный дом моей тетки, я была слишком взрослой, чтобы жить взаперти. По мере того, как я начинала кружить все больше и больше голов, атмосфера ее дома, отяжелевшая от позолоты и проникнутая веяньем скуки, которую вносили с собой разные тузы биржевого мира, озарилась лучом хорошего тона. Тетушка была в восторге, дядюшка банкир земли под собой не слышал от гордости, что титулованные особы обедают за его столом. Но когда у него стали просить моей руки, он отвечал, что такая красивая и талантливая девушка, как я, не нуждается в приданом. По лицам моих воздыхателей я заметила, что они очень соболезнуют обо мне. Гордость моя была задета за живое, и я объявила во всеуслышание, что и не думаю выходить замуж, что я слишком дорожу своей независимостью и не имею ни малейшего желания с ней расставаться. С этой минуты и дядюшка, и тетушка не могли надышаться на меня. Они находили совершенно в порядке вещей, что моя молодость, мои танцы, моя болтовня, то ослепительная и легкая, то, в случае надобности, дельная и серьезная, привлекают в их гостиные цвет великосветского общества, отплачивая им таким образом за кое-какие нарядные тряпки и за хлеб насущный, который они мне давали. Словом, мне жилось лучше, чем г-же де Ментенон, которую в молодости заставляли пасти индюшек, и я на свою судьбу не жаловалась. Только в одно прекрасное утро я распростилась с ними, объявив, что меня приглашает к себе старая родственница, живущая в Ницце, и что мне нужна перемена воздуха.
Вслед за этим произошла семейная сцена. «Вижу, в чем дело!» — воскликнул дядюшка — обладатель десяти миллионов. — «Тебе хочется замуж. Так что ж, мы и замуж тебя выдадим».
«Прекрасно», — отвечала я, — «но я хочу или очень блистательной партии, или никакой. Без торга, любезный дядюшка, — мне нужен миллион приданого, не то я вовсе не выйду замуж».
Он пришел в ужас от моего требования, и я уехала.
Родственница моя, проживающая в Ницце, не богата и сильно проникнута стремлением к тому, что она называет почестями. Это старая дева довольно ограниченного ума, несмотря на ее начитанность. Заветной мечтой всей ее жизни было попасть лектрисой или фрейлиной к какой-нибудь владетельной принцессе или королеве. Теперь она слишком стара, чтобы добиваться такого блистательного положения для себя, но она попыталась передать мне свою честолюбивую мечту, единственную, по ее мнению, достойную девушки аристократического происхождения, но бедной.
Мысль ее была недурна, но у меня была другая, получше. Я сделала вид, что вполне одобряю ее мысль, а свою сохранила про себя. В Ницце я перезнакомилась со многими личностями, занимающими довольно высокое положение при разных европейских дворах, и успела понравиться нескольким женщинам, которые помогли мне расширить круг моих влиятельных знакомств.
В люди можно выйти только через женщин, и к какому бы полу вы ни принадлежали, всегда полезно снискать расположение прекрасной половины человеческого рода. Мужчины только компрометируют и вредят; женщины же безопасно проводят вас между всевозможных подводных камней и спускают вас на всех парусах. Ведь эти роскошные гурии смертельно скучают и боятся друг друга. Я же прикинулась личностью, любящей прежде всего независимость, и такой, от которой нечего опасаться соперничества. Я объявила во всеуслышание, что люблю мужчин, как добрых товарищей, и отнюдь не имею желания принадлежать которому-нибудь из них.
Что придало еще больше веса моей решимости, это, что благодаря случайности, беспримерной у нас в Испании, я получила в одно прекрасное утро остатки состояния графа д’Ортоза. Мой дядюшка-спекулянт, слыша про мои успехи в большом свете и боясь прослыть за скрягу, заговорил о том, что хочет принять меня на
