Жак Шардон - Эпиталама
— А ваша матушка?
— Она пошла встречать Мерседес, у нее заканчиваются занятия. Сейчас она вернется.
Альбер вошел в гостиную.
— Так, значит, вы одна? — спросил он. — Я хотел бы поговорить с вами. Нам здесь никто не помешает? Может быть, пройдем лучше в кабинет вашего отца?
— Хотите, пойдем в маленькую гостиную? — спросила Одетта с серьезным видом, глядя на Альбера и пытаясь угадать его мысли. — Это что, действительно так серьезно?
Альбер придвинул стул к дивану, на котором сидела Одетта.
— Да, — ответил он, сдерживая слишком частое дыхание. — Я должен сообщить вам нечто очень важное.
Он посмотрел прямо в большие глаза Одетты, с тревогой взиравшей на него, и продолжал:
— Вам никогда не приходила в голову мысль, что есть один молодой человек, которого вы иногда встречаете, друг вашей семьи, которого вы давно уже знаете, — вы никогда не думали о том, что, может быть, любите его? Я вас пугаю. О любви порой складывается неверное представление. Считается, что она дает о себе знать с помощью каких-нибудь необычных впечатлений. Отнюдь. Когда часто думаешь о каком-то человеке, когда с удовольствием снова встречаешь его…
Он опустил глаза и, глядя на руки Одетты, продолжал:
— Если этого человека уважают ваши родители и он богат, умен, молод, то вовсе не нужно ждать проявления какой-то невиданной страсти. Она никогда не придет, но при этом можно упустить единственное счастье, а до него вам рукой подать. Я разговариваю с вами как старый друг, — продолжал Альбер, дотрагиваясь кончиками пальцев до руки Одетты. — Вы находите, что я слишком прямолинеен?..
— Я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать, — сдавленным голосом произнесла Одетта.
Альбер помолчал, потом сказал как бы нехотя:
— Я говорю о Кастанье.
Одетта словно вдруг успокоилась.
— А вам что, известны его чувства?
— Как вы понимаете, это он позволил поговорить с вами. Может быть, я просто упредил его слова, которые вы оба не осмеливались произнести.
Он вдруг замолчал и обернулся в сторону двери:
— Похоже, я слышу шаги вашей матери. Оставайтесь здесь. Я хочу с ней поговорить наедине.
Госпожа Катрфаж, входя в столовую, еще на пороге заметила Альбера.
— Какой сюрприз! — сказала она.
— Мадам, я сейчас удивлю вас еще больше…
Он посмотрел на нее, улыбаясь:
— Предлагаю вам Кастанье в качестве зятя.
— Что вы говорите? — спросила она, нервно расстегивая свое меховое пальто. — Кастанье! Но он же еще совсем мальчишка!
— А! Мадам…
— Он говорил с Одеттой?
— Нет. Он слишком воспитанный человек…
— Господи! — сказала госпожа Катрфаж с горестным видом, не глядя на Альбера. — Эти дети! И чего только они не натворят!
— Извините меня, мадам, я, кажется, понял. Извините меня. Я хотел посоветоваться с вами. Я сказал Одетте. Я был убежден, что вы одобрите меня.
Мерседес открыла дверь.
— Оставь нас, — сказала госпожа Катрфаж с подавленным видом, быстро снимая перчатки.
— Я очень огорчен, мадам, но это поправимо.
— Садитесь, Альбер! Нет, я вас ни в чем не упрекаю. Это от волнения, вы понимаете! Мы ведь думаем, что наши дети еще совсем маленькие. А тут я вдруг представила себе Одетту выходящей из церкви. Как же все-таки быстро пролетает жизнь, мой дорогой друг! Кажется, что я вот только что вышла замуж!.. Я словно вижу, как отец заходил в мою комнату!..
Она помолчала, вздохнула, потом опять заговорила:
— Я желаю ей как можно больше счастья!.. Я очень люблю Филиппа. Он для меня, как сын. На днях, когда я ухаживала за ним, он показался мне таким хорошеньким в своей постели, что я не выдержала и поцеловала его! Мой муж возвращается послезавтра. Приходите как-нибудь утром поговорить с ним, часов в одиннадцать. Я ему не скажу, что вы со мной разговаривали. Он будет в восторге, я уверена. Но если он решит, что это замышлялось за его спиной, что я тоже замешана, он, знаете ли, человек не без странностей…
Альбер бросил взгляд на настенные часы.
— Хорошо, мадам, но сначала я хочу встретиться еще раз с Филиппом.
— Ему уже лучше… Это не опасно…
В прихожей она опять тихо заговорила:
— Знаете что, приходите утром в четверг. Просто поговорите с ним, как говорили со мной.
Госпожа Катрфаж прошла через гостиную, окликнула Одетту и вошла к себе в комнату.
Стоя у большого зеркала, она вынимала одну за другой шпильки из своей шляпы, в то время как Одетта с виноватым видом направлялась к ней.
— Закрой дверь, — сказала госпожа Катрфаж, не поворачиваясь и проводя расческой по волосам. — Альбер мне сказал… Я знаю…
Она посмотрела на Одетту.
— Поступайте, как хотите! — сказала она убитым голосом, резко опускаясь на шезлонг.
Видя волнение матери, Одетта расплакалась и, в страстном порыве встав на колени, обняла госпожу Катрфаж.
— Мама! Я знала, что тебе это причинит боль! Это все Альбер! Я не хочу.
— Нет, моя дорогая, я всего лишь взволнованна, это вполне естественно. Напротив, я даже скорее довольна. Ты останешься рядом с нами. Я уверена, что с Филиппом ты будешь счастлива. Может, кому-то покажется, что он слишком молод. Но, видит Бог, уж я-то никак не собираюсь попрекать его молодостью. Гораздо больше боюсь я всяких иссохших мужчин, эгоистов, лишенных какого бы то ни было идеала, готовых буквально раздавить тебя! А он поймет тебя, потому что сам молод. У него в сердце не будет, как у них, одно только презрение к тому, что есть тонкого, благородного, нежного в женской душе. Когда я вышла замуж, мне было семнадцать лет. Твой отец…
Мерседес просунула в приоткрытую дверь свою взлохмаченную светлую головку с большим черным бантом на макушке.
— Вы что, обедать не будете? — спросила она.
— Садись за стол! — крикнула госпожа Катрфаж, показывая жестом, чтобы она уходила.
Она продолжала, возбужденная и одновременно умиленная своими воспоминаниями:
— Когда я вышла замуж, отец твой был уже стар. Каждое лето я отправлялась с родителями в Сен-Мало…
Одетта, стоя на коленях, обняв мать и повиснув на ней, глядя на нее глазами, блестящими от слез и дочерней преданности, восторженно внимала этим доверительным, выражающим покорность судьбе словам, которые открывали ей материнское сердце. В этот момент она думала лишь о счастье вдруг обретенной близости с матерью.
Госпожа Катрфаж подошла к камину и, слегка приподнимая юбку, протянула к огню свой изящный ботинок.
— Мы были стайкой молодых девушек…
* * *— Вы знаете его дядю, господина де Жермине, бывшего губернатора Мадагаскара, которого только что назначили управляющим Северной Компанией.
Альбер снова смолк, пытаясь разглядеть одобрение в потухшем взгляде господина Катрфажа, потом снова заговорил, стараясь, чтобы голос его звучал громче:
— Разумеется, господин де Жермине пошлет вам официальное предложение. Мне просто хотелось, поскольку я являюсь другом Кастанье, вначале поговорить с вами. Я подумал, что будет лучше, если мы побеседуем так вот, непринужденно. Посмотрите, я набросал здесь — это далеко не все — кое-какие цифры. В общих чертах они дают некоторое представление о его состоянии.
Господин Катрфаж вооружился лорнетом и взял листок, протянутый ему Альбером. Его взгляд, еще недавно мутный и тусклый, теперь вдруг оживился и вперился в документ с выражением заинтересованного внимания. Потом Катрфаж небрежно положил листок на письменный стол и открыл рот.
— Батангара, — выговорил он, кончиком лорнета тыча в одно слово на бумажке, словно только его и запомнил. — Уже больше сорока лет я храню восемь акций Батангары. Они мне дороги как память… Как талисман. Именно когда я произносил речь в защиту Батангары, меня и заметил Фавр… Мне было двадцать семь лет. Батангара была тогда еще совсем маленькой фирмой…
Альбер одобрительными и уважительными кивками головы встречал каждое слово господина Катрфажа.
— Так как же Кастанье? — вставил он наконец, чтобы вернуть старика к теме разговора.
Господин Катрфаж набрал пригоршню стружек, бросил их на поленья и, наклонившись к камину, протянул к огню свои длинные желтоватые пальцы.
— Вот вы говорите, что наши молодые люди нравятся друг другу, — медленно произнес он, — а я бы предпочел, чтобы у этого мальчика было какое-нибудь дело. Он богат, но нужно ведь чем-то заниматься, как-то достойно, с пользой проводить время. Считают, что женщина может заполнить собою жизнь…
Он выпрямился, улыбаясь с тем выражением лукавства, которое некогда придавало ему обаяния, а теперь искажало лицо в морщинистой гримасе.
— Так полагают в молодости. Вот и я, будучи человеком ленивым…
Он посмотрел на Альбера из-под своих густых бровей, чтобы насладиться удивлением собеседника.
