Жак Шардон - Эпиталама
— Да, я ленив. Но это не мешало мне в свое время выступать в суде, правда ведь? Так вот! Я не сожалею о выбранной профессии. Хотя занятие, надо сказать, не из веселых.
— Он писатель.
— Ах да! Литература! Вот в этом ящике у меня лежат целых три тетрадки стихов. Барбу мне часто говорил: «Вам следовало бы их опубликовать». Зачем публиковать? Искусство — это развлечение. Нынче все только и думают о том, чтобы пробиться в жизни, сделать карьеру. Работают до отупения. А жить разучились. Я в этом отношении оригинал…
Он повернулся к стене.
— Взгляните на этот женский портрет. Какая красота! Я повесил эту картину у себя в кабинете, чтобы почаще видеть ее. Когда на меня нападает тоска, я на нее смотрю…
— Так как же? Может, господину де Жермине нанести вам визит?
— Я терпеть не могу всякие церемонии. Пусть Кастанье просто придет ко мне ужинать.
Господин Катрфаж задержал руку Альбера в своей и сказал, наивно и мечтательно улыбаясь:
— Вы знаете, я был расточителен. Все мое состояние развешено по стенам. Я ничего не могу дать за Одеттой, да к тому же у меня есть еще одна дочь.
— Конечно, — сказал Альбер, пятясь к двери и отводя взгляд.
* * *Кастанье любил напевать в ванной комнате — там была хорошая акустика. В этот вечер, бреясь, он, почти не шевеля губами, глубоким голосом выводил:
Жил-был король Тюлей.Не найти его верней.
Он положил бритву и, склонив голову, умылся обжигающе горячей водой.
Потом мягко похлопал по щекам полотенцем и снова запел:
Марго, Марго!Башмачок свой поднимай,Танец начинай.
Он прошел по комнате, выбрал в шкафу черный галстук; за ним шел слуга, прилаживая ему подтяжки.
Одевшись и застегнув на все пуговицы пальто, Кастанье взял трость и еще раз подошел к зеркалу. Поправив шейный платок, оттенявший его слегка припудренное лицо, он отметил про себя, что глаза, вероятно, из-за недавно перенесенной болезни, кажутся из-под шляпы необычно большими.
С тех пор как он решил жениться, это был его первый визит к Катрфажам. Он охотно шел на этот брак, хотя идея женитьбы не была его инициативой. Когда он воскрешал в памяти все обстоятельства своей жизни, то обнаружил, что все перипетии его судьбы заканчивались неизменно благополучно. Казалось, какие-то высшие силы проявляли к нему участие, то и дело подбрасывая разные полезные случайности, и Кастанье не без гордости отдавал себя во власть естественного хода событий.
Его жизнь вступала в весьма любопытную фазу. Сегодня вечером ему предстояло ужинать с девушкой, и, как жених, он мог рассчитывать с ней на некоторые вольности. «Она действительно очень хороша», — говорил себе Кастанье, вспоминая энтузиазм Альбера.
— А вот и он! — сказала госпожа Катрфаж и устремилась в прихожую, в то время как Одетта нашла убежище в малой гостиной.
— Я хочу видеть Одетту, — сказал Кастанье, как только смог вырваться из объятий госпожи Катрфаж. — Мне она сегодня очень нужна… Одетта, — сказал он, увидев ее в малой гостиной. — Извините меня. Мне, наверное, следовало бы принести вам цветы. Я — неопытный жених.
Он взял руку Одетты и стал нежно с ней говорить; она смотрела на него и улыбалась, благодарная за то, что он ведет себя просто и по-дружески и, значит, вернулся к ней таким, каким она хотела его видеть.
— Альбер не рассказал вам обо всех моих недостатках, — продолжал Кастанье, — но он знает, что я послушен. Вы будете руководить мной.
Одетта вышла, чтобы что-то сказать Мерседес. В коридоре она встретила господина Катрфажа. Он пошел через кладовую, чтобы миновать гостиную.
— Как аппетитно пахнет! — сказал он, приволакивая ногу. — Значит, у нас утиная печень сегодня?
Одетта вошла в столовую, как всегда, когда в доме были гости, привычным взглядом окинула стол, поправила цветок в корзине и вернулась в гостиную.
Мать сидела в том же кресле, в котором она всегда сидела по вечерам. Кастанье и Реймон беседовали возле фортепьяно.
И, наблюдая этих спокойных людей, которые, казалось, даже не понимали, какое серьезное событие происходит в ее жизни, Одетта почувствовала что-то похожее на тоску. Однако Кастанье с такой доверчивой улыбкой поднял на нее глаза, что это впечатление тут же исчезло.
— Что это вы обсуждаете? — спросила она, подходя к молодым людям.
* * *— Наша помолвка будет очень короткой, — сказала Одетта, разговаривая с Бертой в гостиной госпожи Дегуи. — Мы собираемся пожениться в марте. Я тебе не показывала мое кольцо?
Она сняла с пальца кольцо и немного застенчиво протянула его Берте.
— Пока что я не должна его носить. Мы будем официально помолвлены только в среду. Я как раз хотела пригласить тебя с матерью прийти к нам в среду поужинать.
— Я буду очень рада, — ответила Берта. — Мама сейчас вернется. Боюсь только, как бы ее не испугала перспектива такого торжественного ужина. После смерти отца она не принимает никаких приглашений.
— Мы ее уговорим. Вот, моя милая! — сказала Одетта, касаясь руки Берты. — Поверишь ли? Когда мы были у Фортюни, я и не предполагала, что при следующей встрече сообщу тебе о своей помолвке. Это все Альбер… Мы давно любили друг друга. Я очень хорошо помню… Три года назад — такие вещи открываешь для себя только потом, — когда Филипп пришел к нам домой после тенниса (туманный такой был день), у меня появилось предчувствие…
Слушая Одетту, Берта думала об Альбере, чьи поцелуи еще горели у нее на коже. Но разве она могла вспомнить самый первый день их любви? Эта любовь росла вместе с ней. У нее не было начала. У нее нет воспоминаний, потому что не было и жизни без этой любви. А все эти ужины, визиты, подарки, толпы чужих людей… Она бы не смогла вынести все это, находясь рядом с Альбером. Но она понимала, что все это и есть брак; значит, она выйдет замуж только за человека, который ей безразличен.
* * *Господин Пакари присутствовал на том ужине, как он присутствовал на всех других мероприятиях такого рода, потому что принимал все приглашения, не пытаясь даже разобраться, удовольствие или скуку доставляют ему подобные развлечения. Он повторял своим соседкам по столу фразы, сказанные им по такому же поводу накануне. Из-за того что он по многу раз говорил одно и то же, его слова казались глупыми даже ему самому; однако стоило при нем завести речь о каких-нибудь общественных делах и, в частности, о религиозных или рабочих проблемах, как он тут же оживлялся, внезапно бледнея, а его речь, обычно столь спокойная, становилась путаной.
— Вы уже видели пьесу Сикара? — спросила госпожа Катрфаж, глядя в тарелку господина Пакари.
— Да, мадам, и нахожу, что это просто возмутительно. Нас позорят перед иностранцами, ведь те судят о наших женщинах по таким картинам. Я не знаю, что вы думаете о современной литературе. Что касается меня, то я люблю Бальзака…
Он взял свой бокал и отпил глоток, бросая взгляд на девушку в белом, сидевшую рядом с его сыном.
Не глядя на него, господин Катрфаж прислушивался к словам господина Пакари. Он обращался к госпоже Селерье, но говорил специально для Пакари, каждым своим словом стараясь уколоть своего влиятельного коллегу, которого не переваривал.
— Я редко хожу в театр, — сказал он тоном небрежного превосходства, — но от пьесы Сикара я получил большое удовольствие. В зале шептались.
Он посмотрел на господина де Жермине:
— Разве вы не согласны со мной, дорогой мой генеральный управляющий?
Госпожа Дегуи повернулась к блюду с фруктами, которое ей подавали; беря в руку серебряные ножницы, она украдкой взглянула на дочь с нежностью и восхищением; к этому примешивалось ощущение одиночества, испытываемое ею за этим длинным роскошным столом.
Берту посадили рядом с Альбером. На другом конце стола, между огнями канделябров и корзиной цветов, она видела жениха с невестой.
— Ей очень идет голубое, — сказала она.
— Вы тоже сегодня великолепно выглядите, — вполголоса сказал Альбер. — Мне кажется, Реймон уже обратил на это внимание.
— Реймон очень мил, — сказала Берта, невольно улыбаясь, слишком возбужденная от всего этого изобилия жизни вокруг нее, от горячей радости, заполнявшей ее сердце.
Альбер замолчал, лицо его приняло сердитое выражение; потом тихо, чтобы одна лишь Берта была в состоянии различить слова, прошептал:
— Мы не сможем больше видеться у Кастанье.
Берта выждала, когда шум голосов вокруг них снова усилился, и сказала:
— Вы думаете, он что-то подозревает?
— Нет.
Альбер посмотрел в сторону жениха и невесты, но ему была видна лишь рука Одетты.
— Какая все-таки зловещая штука, эта женитьба!
— Все, что ест господин Катрфаж, кажется таким вкусным! — сказала Берта, продолжая улыбаться. — Взгляните-ка на него. Вы не находите, что та груша, которую он щупает своими длинными пальцами, выглядит необыкновенно аппетитно?
