Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Он не мог больше лежать вот так. Хватит! Миновало три недели. Три недели словно выброшены из жизни.
Была ночь. Он попробовал встать, но не сумел — провалился в короткий и крепкий сон.
...Была все та же ночь. Но из темной земли — вокруг вознесенной в небо беседки и насколько мог охватить взор — тянулись вздетые в молении руки. Они тянулись ближе и ближе. И выше, словно на каждую разжатую ладонь, должна была лечь своя, только ей одной предназначенная звезда.
Глухой гул долетал отовсюду, словно невидимые люди роптали и задыхались под землей. Глухой и тоскливый гомон, словно вопила земля.
Руки тянулись выше и выше. Кричала земля.
...Он проснулся и увидел краешек восходящего солнца. Солнце переливалось и играло под сенью деревьев.
Но голос безграничного горя еще летел от земли.
И тогда он сделал усилие и встал. Встал навстречу солнцу и, запахнувшись в простыню, пошел из беседки.
Пели птицы. Он шел, и шаги становились крепче и крепче.
...Возле аллеи навстречу Алесю бежал Кирдун.
— Паныч Алеська! Паныч Алеська!
И бросился ему на грудь.
— Бож-же ж мой! А как же я ждал! Каждое утро. Когда, думаю эта хворь отпустит? Не пускали меня. Никого не пускали.
От Михалинки человека не пустили.
Алесь обнял этого первого человека из опять приобретенного мира.
— Ну, брось, Халимон. Видишь, все хорошо. Жив.
Жадно спросил:
— Что там нового?
Кирдун понял по этому вопросу, что с болезнью покончено.
— Надо, надо было, чтобы встал. Прибегал хлопец от Михалины. Свадьба скоро. Подгоняет пан Ярош.
Алесь ощутил, как собралось под кожей посвежевшее тело. Глаза сузились жестоко.
— Я сказал, что больны. Ее не пускают. Бежать хотела, — захлебывался Халява.
— Еще что? — сурово спросил Алесь.
— Чепуха, паныч. За это время некоторые даже не послали спросить, как с вами... Старый пан посмеивается. Говорит: «Б-бой-кот», вот как. Весь западный край окрестностей — Таркайлы, да Брониборский, да иные... Ходанский кричал, старый Никита: «Выдыхает старое змеиное гнездо! Чего ждете, младшие?! Вскоре и Веже подыхать! Гоните его, пока суд да дело, из комитета да отовсюду. Красное из этих «красных» пустить надо!» Хорошо, что на собрании большинство младших восстали на них. Пана Кастуся Кроера Юльян Раткевич за дверь выбросил. Дуэля была... до первой крови.
— Убили кого-то?
— Царапины у обоих.
— Ну, бойкот — это ерунда, — спешил Алесь. — Еще что?
— «Ку-га» совершила облаву на Черного Войну.
— Убили?
— Выскользнул... А потом пришло письмо с угрозою от «Ку-ги» Юльяну Раткевичу.
— За что?
— А бес его знает. — Кирдун вдруг остановился. — Паныч, секрет.
Что-то такое было в его голосе, что Алесь тоже остановился.
— Думаю, Кроер со злости прислал... Со злости на Юльяна... Только молчите...
— Не шути, — сурово предупредил Алесь. — Почему думаешь?
— А кому Юльян когда навредил... И потом... Помните, Таркайла говорил, что люди «Ку-ги» приостановили лакея его, Петра, и дали предупреждение...
— Ну?
— Петро ничего не знает, — шепотом объяснял Кирдун. — Я как будто случайно заговорил с ним. Никто его не приостанавливал. Ничего он Петро не передавал.
Алесь остолбенел.
— Таркайлы?
— Они, пан Алесь, — прямо ответил Кирдун.
Алесь пошел, почти побежал по газону. Белая простыня развевалась в воздухе.
— Насчет Кроера брось и думать. Доказательства нет, хоть и похоже на него. А Таркайлы — ты прав.
Краснота бросилась ему в щеки, глаза блестели.
— Готовься, Халимон. Мы им тут сейчас дубов наломаем.
...Старый Вежа еще издали услышал гомон и понял: обошлось. И все-таки он привычно сдержался и не выказал своих чувств.
Углубился в книгу, а потом бросил на Алеся такой взгляд, словно ничего и не случилось, словно только час назад они разошлись.
— Чего это крик и шум велик и речи многие у всех боярех?
Алесь рассказал.
— Ну и что думаешь делать?
— Украду.
— Ты, братец мой, прежде, чем красть, хоть оденься. Как ты женихаться поедешь таким Христом? Тут тебе не Палестина и не Эммаус. — И улыбнулся. — Ей-богу, выздоровел. Вишь ты, как сразу к деятельности его повело. Идешь на брак сломя голову... Ну, это всюду так. А еще что?
— Таркайлу надо проучить.
— Как? — иронически спросил дед.
— Дуэль.
— С ним? Во-первых, это уже не дуэль, а труэль. Их ведь двое. А во-вторых, не пойдет он с тобою драться. Он торговец, хоть и дворянин.
— Надо, чтобы Исленьев знал.
— Зачем. И так ему с нами мороки. Русские люди близко берут к сердцу чужие беды. А ему их хватало и своих, еще со времен мятежа... В дело с Таркайлой старика не тащи. — Подумал. Затем продолжил: — На Таркайлу нельзя смотреть как на равного. Прикажи, чтобы запрягли коней.
...Впервые за все время дед переоделся в парадную одежду. Сидел рядом с внуком величественный и строгий. Молчал всю дорогу до дома Таркайлов. Когда экипаж остановился, обратился к Алесю:
— Ожидай меня тут.
Пошел в дом. На пороге попробовала было задержать Сабина.
— Брата нет дома. Только панский брат.
— Он мне и нужен.
Отодвинул девушку.
— Ты не вмешивайся во взрослые дела, маленький цыпленок.
И прошел мимо нее. Знал, сколько неприятностей претерпел с нею Алесь, и не сожалел, что оскорбил. Шел и думал, вспоминая ненависть в девичьем голосе:
— Вишь, выжлица. Вот и делай таким добро.
Тодор Таркайла увидел Вежу и растерялся.
По испугу в глазах Вежа убедился: он.
— То как дела пана?
— Какие? — спросил Таркайла.
— Пан знает какие. Не мне их ему напоминать.
— Я, простите, не понимаю...
— Напрасно. А монастырь пан Тодор помнит?
— Ей-богу же, нет...
— Хватит, — бросил Вежа. — Не будем терять времени. И ты знаешь все, и я. Не мне это все уточнять. И не мне, конечно, на тебя доносить, пачкать святой обычай Реки. Но предупреждаю, Тодор, чтобы знал, на что поднимаешь руку. Мой Алесь... Обижать его и царю не дам, а тебе — тем более.
— Вы забываетесь...
— Я — нет. А вот ты забылся. Ты никогда не думал, почему твои векселя Платон Рылов из Ветки к взысканию не
