Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
«Бедные винтики» делали высшее дело на земле — заставляли землю рожать. А сидевшие над ними — органчики, спириты, верноподданные болваны, эротоманы и педерасты, животные, евшие с пола, — что, какое дело делали на земле они?! Никакого, кроме организованного грабежа, расточительства жизни и сосания последних соков с этой несчастной земли. Недаром самые циничные и умные — а возможно, и легковесные — из них говорили о puces qui vont chercher leur páture jusque dans des régions interdites3.
Ростовцев тоже был спиритом и мистиком. Однако это не мешало ему бороться за земные блага. Я не знаю, считал ли он, что тень человека на том свете получает в единоличное пользование тени тех вещей, которыми владел на земле. Но было похоже на то. А может, он просто считал, что другие люди как себе хотят, а он, Яков Ростовцев, никогда не умрет. И действительно, ему было в то время только пятьдесят шесть лет, и минуло всего тридцать три года, как в сказке, с той поры, когда он предал декабристов. Он успел стать мерзавцем в двадцать два года, когда большинство не успевает еще сделаться даже просто людьми, а не то что потерять честь и приличие. И он знал, что преданные им — погибли, как и тысячи других (честные, чаще всего, мало живут), а он существует.
Во всяком случае, он держал себя так, будто был бессмертным, и стремился как можно быстрее сорвать себе и тысячам таких, как сам, все, что возможно — и больше этого — с народа, который «высочайше доверили» ему.
Вежа бурчал:
— Старая шлюха! Как он в глаза тем, кого предал, смотрит? Они ведь, некоторые, вернулись с острогов, иногда приходится смотреть в глаза. Боится. Если бы те, на Сенатской, не стояли, а взяли их всех в руки — Яшке бы первому на столбе висеть.
А «старой шлюхе» не было ну никакого дела до того, что о нем думают. Он спешил хапать. Хапать сколько возможно, сколько достанет силы. Хапать, даже оставляя после себя голую землю. Ему оставалось жить, когда начались заседания редакционных комиссий, десять месяцев и двадцать семь дней, но он греб и рвал, весьма напоминая того человека, над которым смеялся переодетый ангел сказки, ведь тот выбирал себе на рынке как можно более крепкие, по крайней мере на год, пантуфли, не зная, что завтра утром его обуют в них, укладывая в гроб. Умер он 6 февраля 1860 года, наделав перед этим сколько мог злого.
На этом, собственно говоря, он мог бы и закончить, как все люди на этой земле, но воинствующий «старец» не унялся и после смерти, пробуя, наперекор всем законам природы, и с той стороны могильной плиты, из-под «вечных сводов», влиять на дела осиротевшей без него земли.
Эта не совсем обычная и под корень подсекающая зловредный материализм история произошла где-то в начале января 1861 года. Манифеста об освобождении еще не было, и, понятно, покойник еще блуждал по своей квартире, обеспокоенный, как же это все обойдется без него.
В комнатах бывшей квартиры Ростовцева жил генерал-адъютант Путята, тоже спирит, человек, вызывавший беса и угрожавший ему, что в случае идейных разногласий он пожалуется на него обер-прокурору синода и совету министров.
По совместительству с мистикой этот человек занимался еще воспитанием юношества в духе преданности родине и престолу, так как занимал должность начальника штаба военно-учебных заведений, и таким образом военная мощь империи частично зависела от привидений, а призраки, населявшие комнаты генерала, — от его служения военному могуществу государства, а за это служение Путята получал вполне материальную пенсию и символические чины и ордена. Таким образом, Путята на практике разрешил единство материального и идеального в природе.
В начале января в комнатах Путяты слышны были удивительные звуки. На вопрос: «Не Яков Иванович ли?» — раздался троекратный стук в дверь, и по комнатам повеяло могильным холодом.
Потом магический карандаш дал на заданные вопросы следующие ответы:
— Что тебе надобно тут?
— Огонь, — ответил оптимистически настроенный мертвец.
— Для чего?
Склонный к решительным действиям, воинственный покойник ответил:
— Воевать!!!
— Кому воевать?
— Министрам.
Очевидно, призрак узнал в нематериальном мире о чем-то позорном для его чести, чего он не знал на земле.
— С кем?
— С коварным князем Константином.
— Каков конец?
— Вседержитель! Могила!
Встревоженный и пораженный до глубины души, Путята представил доклад об этом Муравьеву-вешателю, в то время министру государственных имуществ, а тот — графу Адлербергу, министру императорского двора и уделов, после чего они втроем поделились этим астральным разговором, конечно же, с шефом жандармов и начальником Третьего отделения Долгоруковым, тем более что он был изрядным знатоком потустороннего еще со времен дела Селецкого. Вначале думали дать ход делу, но Ростовцев был мертвым, а флюиды — вещь идеальная, и посадить их никуда нельзя. Поэтому передумали.
А поскольку сигналы были тревожными — все четверо предались панике и долгое время находились в растерянности: что же сейчас делать?
...Но до кончины Ростовцева еще оставалось время, а редакционные комиссии не соглашались с ним до конца. Без земли освобождать было нельзя, ведь «мужик» — это не только его собственная, никому не нужная жизнь, не только его «быт», но еще и уплата государственных повинностей. Кроме того, учитывали, что свободному бездомовнику не надо искать топора в сенях, а косы — на другом конце своих сенокосных угодий, где вчера забыл о ней. И то и другое было всегда при нем.
Решено было земли дать больше, а повинности уменьшить, хотя и не настолько, как об этом вопили Могилевская, Тверская и еще одна-две губернии. Нельзя было допустить, чтобы безземельный слишком много отдал бывшему господину, — казна государства была опустошена. Вместо вотчинной власти было демократически предложено крестьянское управление... под надзором полицейских органов.
Комиссии работали пять месяцев и закончили черновой проект, но сразу после этого началась возня и визг «обиженных». В Петербург летели замечания от тамбовских, тульских, московских господ. Царя призывали не давать веры «либералишкам». Депутаты от губернских комитетов поехали в столицу делать изменения в проекте.
—
