В раю - Пауль Хейзе
Пока он говорил, она все время качала головой. Выражение лица нельзя было видеть, так как она наклонила подбородок к самой груди. Когда Феликс кончил, девушка вдруг взглянула на него и, завязывая узлом свои волосы, с улыбкою сказала:
— Мне хотелось бы сесть на лошадь и шибко-шибко на ней покататься.
— Ну, это еще немного! — со смехом возразил барон. — Садись, поставь ногу тверже в стремя!
Он снова наклонился к Ценз, взял ее за протянутую к нему руку и как перышко поднес девушку в седло, потом посадил ее перед собою и взял поводья. Она крепко охватила его за талию и так сильно прижалась, что на минуту у него захватило дыхание.
— Твердо ли ты сидишь? — спросил Феликс.
Она кивнула ему головой и тихонько захохотала. Тогда он стал ездить по кругу сначала тихо, потом все скорее и скорее, а она не шевелясь сидела перед ним на седле и плотно прижала лицо свое к его груди.
— Весело тебе или хочешь остановиться? — спросил он.
Она ничего не отвечала.
— Ну, что если бы, — сказал он, — я поехал так теперь с тобой в город и остановился бы только у своего дома, тогда ведь волей-неволей тебе пришлось бы сделать все, что мне будет угодно? Теперь ты у меня в руках…
Он на минуту придержал лошадь, как будто хотел дать ей время усесться получше, как вдруг почувствовал, что руки девушки не сжимают более его грудь. Пользуясь остановкой, она соскользнула с седла и, тяжело дыша и поправляя свое платье, стояла уже подле него в поле.
— Очень благодарю вас, — сказала она, — мне было хорошо, но теперь довольно. Все остальное одни лишь глупости, и затем прощайте! Если хотите поймать меня, так ловите!
Она в один миг убежала и исчезла за ближайшими домами. Даже если бы ему серьезно хотелось догонять ее, то между домами и заборами, окружавшими поле, он не мог бы найти ее следа.
Прохожие видели расставание их в аллее. До слуха Феликса долетали разные шуточки, которых он отчасти не понимал. «Слава богу! — думал он в глубине души. — Если бы я сделал нечто подобное в моей дорогой родине, то уже завтра весь город только и говорил бы о моих похождениях, а здесь… здесь я человек, здесь я могу быть человеком. Да здравствует золотая свобода!»
Феликс поехал в город в более веселом расположении духа. Он как будто все еще чувствовал руки девушки, обвитые вокруг себя, и ее горячее дыхание у себя на лице. Кровь в нем разыгралась, и быстрая рысь, какой он ехал домой, не могла привести его в спокойное состояние. Он отдал взмыленную лошадь хозяину и пошел в Бирненштрассе, чтобы посидеть еще в общественном саду, съесть мороженого и помечтать.
Проходя опять мимо дома, в котором жила Юлия, барон внезапно остановился. Он увидел, что там, прислонясь к палисаднику и устремив глаза на освещенное окно нижнего этажа, стоял Янсен.
Феликс далеко обошел кругом и стал по другую сторону улицы, под тенью домов. С полчаса он смотрел на друга, не трогавшегося с места. Потом окно задернулось густой гардиной, вслед за тем наблюдатель оставил свой пост и медленно удалился.
Феликс не пошел за ним. Он не хотел следить за таившимся от него другом. Того, что он случайно узнал, было ему достаточно, хотя он не мог вывести из всего виденного никакого сколько-нибудь разумного заключения.
КНИГА ВТОРАЯ
ГЛАВА I
В мастерской Анжелики было так тихо, что сквозь тонкую стену, отделявшую ее от соседа, слышен был веселый писк его белых мышей. Это всегда было признаком, что хозяин их очень занят и ревностно работает кистью на поле битвы при Люцене.
Анжелика тоже была очень занята. Обыкновенно художница очень любила болтать, для того чтобы позирующие не засыпали; сегодня же она почти не открывала рта. Это был последний сеанс; последний удар кисти имеет такое же серьезное значение, как и первый: каждый штрих решает быть или не быть тени или оттенку.
Чтобы не просмотреть чего-нибудь, Анжелика надела очки, которые, нельзя сказать чтобы очень ее украшали; кофточка, о левый рукав которой она постоянно обтирала кисть, в пылу работы расстегнулась и, вместе с длинной копьеобразной палкой и палитрой в виде щита, придавала доброму и скромному лицу художницы такой воинственный вид, как будто дело шло об освобождении заколдованной принцессы, сидевшей тоже необыкновенно смирно, напротив ее в кресле. Думала ли Юлия о чем-нибудь особенном или, как все люди, с которых снимают портрет, сидела так просто себе тоскливо, без определенной мысли, угадать было трудно.
На этот раз она была необыкновенно хороша. На ней было черное прозрачное платье, сквозь которое виднелась белая шея. Анжелика сама распорядилась костюмом, чтобы сосредоточить на лице все освещение; прическа, выказывавшая весь контур головы, так как почти все волосы были распущены сзади, и только несколько локонов лежали на плечах, была также изобретена художницей. Теперь же, при ровном правильном освещении, матовая белизна тела и нежные белокурые волосы чудно сливались в одно целое, а глаза горели так ярко и вместе с тем так кротко из-под длинных ресниц, что можно было совершенно понять Анжелику, утверждавшую, что с такой модели, собственно говоря, нельзя было рисовать, так как состязаться с такими красками могли только разве золото, жемчуг и сапфир.
Тем не менее первый цвет молодости уже прошел. Вглядевшись хорошенько, можно было заметить там и сям морщинку, резкую черту; спокойные движения благородной фигуры не оставляли также ни малейшего сомнения в том, что улетели уже те года, когда девушка, как птичка, порхая взад и вперед и постоянно щебеча, стремится вдаль, озираясь с любопытством, нет ли где поблизости охотника или птицелова. Даже трудно было себе представить, чтобы эта спокойная прелестная девушка могла шалить, будучи подростком. Когда же она начинала говорить и в особенности когда начинала смеяться, выразительное лицо ее вдруг освещалось юношеской радостью, немного близорукие глазки слегка суживались и принимали шаловливое выражение; один только правильный ротик
