Избранные произведения - Пауль Хейзе
Добрый парень, конечно же, не понял ни единого слова. Он даже не догадывался о враждебном смысле слов капрала, поскольку в его мире бытовали иные представления о гостеприимстве. Он обернулся ко мне с растерянной улыбкой, и лишь когда я объяснил, что эти самодовольные господа — охотники, а он для них — дичь, которую желают запереть в стойле, на его лице появилась презрительная усмешка. Он лишь пожал плечами и неторопливо продолжил танец, по-прежнему прижимая к себе руки девушки. Кентавр двигался все быстрее и быстрее и вдруг совершил восхитительный прыжок, — честное слово, не менее двенадцати шагов в высоту и двадцати в длину — прямо над головами крестьян, так что у некоторых даже с голов слетели шапки. Женщины громко закричали, жандармы с бранью погнались за ним с ружьями наперевес, вслед прогремело даже несколько выстрелов, а кентавр скакал вверх по горе, крепко держа девушку.
Доскакав до глубокого ущелья, которое пересекает склон, он остановился и обернулся. Его преследователи в бессильной ярости карабкались далеко внизу. Я уже не различал его лица даже в свою маленькую подзорную трубу, но видел, как он повернулся к девушке, и, вероятно, тронутый жалобными мольбами, отпустил ее руки. Нанни проворно соскочила с его спины. Конечно, поначалу ей льстило ухаживание прекрасного незнакомца, рядом с которым ее жених выглядел довольно жалко. Но когда она поняла, что шутка заходит чересчур далеко, то, видимо, испугалась. Теперь она прыгала с камня на камень вниз по склону, торопясь обратно в объятия портного.
Кентавр некоторое время смотрел ей вслед, и моя фантазия дорисовала выражение насмешки, скользнувшей по лицу и уступившей место возвышенной тоске. Когда жандармы с шумом и гиканьем добрались до кентавра примерно на расстояние броска камня, он еще раз взглянул вниз, взмахнул рукой — этот прощальный жест я отнес на свой счет, — небрежно, почти вызывающе повернулся спиной к преследователям и пропал на наших глазах в бездне, чтобы никогда больше не появиться.
Мы сосредоточенно слушали, лишь Раль, казалось, засыпал, по крайней мере, его полуприкрытые глаза сатира подозрительно блестели в лунном свете. Теперь, когда рассказчик умолк, он глубоко вздохнул, поднялся с места и принялся искать на вешалке шляпу.
— Как, вы уже собираетесь? — воскликнул Генелли. — Да куда торопиться? Мы все сейчас в отличном настроении — история иссушила мое горло, еще вина, господин Шимон! Да здравствуют все призраки, включая кентавров! К сожалению, им не осталось места в этом отвратительном девятнадцатом веке. Но признайтесь сами, если бы пришлось выбирать между портным с его меркой счастья и тем бедным молодцом… Но клянусь Вакхом! Шимон, где же вино?
Хозяин приблизился с почтительным и таинственным выражением лица.
— Вы же знаете, господин Генелли, — прошептал он, — если бы это зависело от меня, но при всем желании — правила недавно ужесточились, и я получу нагоняй, если останусь здесь хоть на минуту после часа ночи.
— Ах так, — пробурчал старый мастер и неохотно встал. — Эти вечные хлопоты. Ночь еще так длинна, и коли мы здесь однажды немного пропустим полицейский час, кому это повредит? Но ты — лишь бедный горемыка, и прав был славный Ахиллес: Лучше быть поденщиком на свету, чем царем во тьме![66] Дайте мне руку, Шюц. Здесь кромешная тьма или это история застит мне глаза? Где же малыш Карл, чтобы посветить нам? Счастливейшая ночь!
И он пошел вперед, легко опираясь на руку похудевшего друга, прежней уверенной походкой, простоволосый, высоко подняв голову, и за ним последовали другие. Маленький Карл с лампой мелькал впереди, Шимон ждал меня на пороге, вероятно, желая закрыть за мной дверь. Он печально посмотрел на меня, словно бы говоря: знавали мы и лучшие времена! Когда мы шли по темному коридору, я вдруг понял, что не слышу шагов. И проход, казалось, не имел конца, хотя мы торопились. Через головы других я увидел седину Генелли, отливающую красным от света лампы. Я подумал, что многое мог бы ему еще сказать, а главное — спросить. Я попытался догнать его, ведь нас отделяло лишь несколько шагов. Но чем поспешней я шел, тем дальше он оказывался. В конце концов меня прошиб холодный пот, я стал задыхаться и почувствовал, как ноги наливаются свинцом.
— Я передохну минутку, господин Шимон, — сказал я и присел на пустую бочку у стены. Попросите господ подождать меня снаружи!
Ответа не последовало. Через открытую дверь ворвалась струя воздуха, которая потушила лампу Карла и коснулась моего разгоряченного лица. В тот же момент часы на церковной колокольне пробили час, и я услышал чей-то голос:
— Заведение закрывается. Попрошу господина найти себе другое место для сна.
Изумившись, я открыл глаза и увидел лицо совсем незнакомого слуги.
— Прости, дружище, — пробормотал я, — я лишь на минутку присел. А мои друзья уже вышли?
— А, — сказал он, — вы из тех, кто раз в неделю играют здесь в тарок? Может быть, проводить вас домой?
Я быстро встал и вышел на улицу. Мой лоб остыл, но сердце горело, и, взглянув на ночное небо, покрытое фантастическим узором легких облаков, я пробормотал:
Прояснился небосклон,
Тени отступили,
Мгла рассеялась, как сон,
Разлетелась пылью.[67]
1870 г.
ЖОРИНДА
Еще в начале этого века перед старыми крепостными воротами Аугсбурга посреди большого заросшего сада стоял дом, порог которого на памяти горожан не переступала нога человека. Заброшенное место огибала высокая каменная стена, из которой снег с дождем вымыли уже почти всю известку. В сад можно было заглянуть только сквозь массивные решетчатые ворота с двумя львами на столбах по бокам. Но сразу за входом поднималась плотная стена тисов, наверняка посаженных для защиты от любопытных взглядов, так что между деревьями виднелась лишь часть обветшалой гонтовой кровли дома. Год за годом росла живая изгородь, давно позабывшая ножницы садовника, и год за годом все ниже опускалась линия крыши, так что,
