Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
Правда, утром у нее немного кружилась голова, но, тем не менее, она чувствовала себя лучше, чем прежде. И такой результат придал ей надежду на то, что эта пьяная сила, которую дает ей снотворное, еще поможет ей достичь той недоброй цели, которую она перед собой поставила…
Волна из шестидесяти подвод и перепуганных людей подхватила ее с новой силой и понесла в обход Московской губернии — на Рязань, на Тамбов и дальше. Больше она никогда не увидела своего обиженного и слишком поздно утешенного жениха. И он тоже ее не искал.
Глава тридцать седьмая
Заклание
1
В субботу вечером, в двадцать четвертый день месяца тевет,[442] Эстерка приехала назад к себе домой, в село Пены. То есть прошло больше пяти месяцев после той бурной ночи, которая выгнала ее из ее грешного дома. Она уезжала в карете, а вернулась в санях. Последний этап ее поездки продолжался всего пару часов. От дорожной станции, где она специально остановилась в пятницу перед благословением свечей, она отъехала после вечерней молитвы в субботу. Свою последнюю субботу она хотела провести одна и приехать домой более или менее отдохнувшей…
В своем опустевшем доме на околице села она встретила только Дашу, свою старую верную служанку. И хотя та уже знала, что барыня должна не сегодня завтра приехать, она, тем не менее, бросилась обнимать Эстерку так, будто та вернулась с того света. Даша целовала ее рукав, не веря тому, что видели ее заплаканные глаза, и качала головой:
— Ты и не ты, барыня-красавица. Так поседела…
Эстерка осторожно огляделась и еще осторожнее спросила:
— А они где? Дети…
— Дети?.. — немного растерянно переспросила Даша. — Выехали после ужина прокатиться. Каждый день катаются с моим стариком на санях, живут как два голубка…
— О, как два голубка… — задумчиво повторила Эстерка.
Даша опустила свои честные крестьянские глаза:
— Это грех, барыня, я знаю. Но сердце никогда не давало мне сказать им ни слова. Они уже пару раз собирались в Питер. Но из-за войны повсюду стало небезопасно. Здесь, в глухомани, все-таки спокойнее…
— Да, здесь спокойнее… — рассеянно повторила Эстерка. — Знаешь, Дашенька, я сейчас проезжала мимо того маленького кладбища, где похоронена сиротка моей родственницы… Там еще спокойнее. Куст над ее могилкой качал похудевшими ветвями, без листьев, естественно, заснеженный…
— Барыня, — перепугалась Даша, — что вы такое говорите?
— Я говорю это просто так. Проезжала мимо и вспомнила… А что слышно в Пенах? Рабин все еще живет в корчме? Ты не знаешь?
— Знаю ли я? Да все село об этом только и говорит. Корчмарь богатеет. Много богатых евреев приезжает к нему. Но в последние дни никого к нему не подпускают. Рабин нездоров…
— А, нездоров?.. — снова рассеянно переспросила Эстерка. — Ах, да. Я об этом уже в Курске слыхала. А… у меня для него письмецо. Сможешь передать? Сегодня ночью. Или… завтра утром.
— Отсюда до корчмы далеко. Вот мой старик приедет с молодыми, я ему и велю туда подъехать…
— Нет-нет, Дашенька! Не надо сейчас. Позднее. Чем позже, тем лучше. Это… Просто письмо…
— Ну, значит, я сперва подъеду с моим стариком к себе домой. Лошадей напоить, коров подоить…
— Конечно, Дашенька! Не надо будить ребе. Если он спит, передашь письмо корчмарю. Скажи, что твоя барыня приехала из Курска и привезла это письмо… И для тебя, Дашенька, у меня тоже кое-что есть. Скажи мне, дорогуша, во сколько оценивает твой старик дом? Этот самый дом, который занимаю я и дети…
— Мой старик говорит, что дом стоит сотню карбованцев… Но для чего ты спрашиваешь? Ты же мне вперед заплатила…
— Военное время!.. Мало ли что может произойти… Я хочу, чтобы твоя хата была застрахована, чтобы ты никогда не понесла ущерба. Вот тебе две сотни…
Старая Даша бросилась ей в ноги:
— Барыня милостивая! Зачем такая куча денег? Да ведь мой старик сойдет с ума. Ты уже достаточно оказала мне милостей…
— Ты мне не меньше, Дашенька! Вставай, не плачь! Спрячь деньги. Пока что никому ничего не говори… Послушай, послушай! Мне кажется, что подъезжают сани твоего мужа…
Снаружи действительно послышались смеющийся звон зимних колокольчиков и молодые голоса. Даша поспешно поднялась, засунула деньги за пазуху и вытерла глаза:
— Едуть дитятки!..
И она побежала открывать дверь.
Эстерка осталась стоять посреди комнаты в своей большой и мягкой дорожной шубе, которую так и не успела снять. Глаза ее были неподвижны, а сердце сверлила боль, похожая на зубную. И тем не менее на своих полных губах она изобразила милую улыбку. Так она стояла и ждала.
Одетый в меховую шубу и шапку и раскрасневшийся от мороза Алтерка первым вошел в дом. Он сделал пару мелких, неуверенных шажков и остановился. Его узкие глаза забегали под покрытыми инеем ресницами. Он протянул к матери обе руки и тут же отдернул их назад, словно от горячих углей. Наверное, испугался обжечься… Но выражение лица его матери было таким сладким, а ее губы были так трепетно раскрыты, что к нему сразу же вернулось его обычное нахальство разбалованного единственного сынка.
— Мамка, ты? Ты действительно приехала?.. Ты… постарела, мамка! Но стала еще милей… Так мне кажется. Можно тебя обнять?
— Сын мой!.. — привлекла она его к себе. — Можно, конечно, можно… Теперь все будет хорошо. Я сбросила с себя ярмо. И с тебя — тоже… А ты, Кройнделе, что ты прячешься там, за Дашей? Я ведь слышу… Входи!
Одетая в шубу, пугливыми шагами, опустив глаза, с красными пятнами на щеках, Кройнделе выплыла из темных сеней. Даша при этом по-матерински подталкивала ее сзади.
— Подойди поближе!.. — ободрила ее Эстерка. — Не бойся! У меня для вас двоих добрая весть. Очень хорошая весть… Теперь все будет хорошо… Дети, обнимите меня!
Даша смотрела на эту сцену и не верила своим слезящимся глазам. Она поминутно вытирала их фартуком. Может быть, она ошибается?..
— Голубки мои дорогие! — шептала она. — Барыня сердечная! Слава Богу, который вас помирил… Чтоб у вас больше не было бед. Все вы достаточно настрадались…
— Дашенька, Дашенька! — прервала Эстерка ее благословения и сама принялась шуметь, сбрасывая с себя шубу и снимая свою беличью шапку. — Уф, Дашенька! Как здесь жарко! Ах, да. Печь еще топится? Так хорошо. Оставь ее пока, пусть топится. Я уж сама прикрою заслонку… Теперь — самовар! Чай
