Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
— Я? Нет… — заморгал Алтерка отяжелевшими веками.
— Я тебе напомню. После твоей бар мицвы, в маленькой спаленке… в первый раз…
— Ах, да, да… — покивал головой Алтерка. — Действительно. Мать Кройнделе. Тоже Кройндл…. Она!.. О! Комната вертится. Ты тоже, мама. Да.
— Не комната, сын мой! Наше несчастье вертится. Как колесо — назад. Поэтому… — И вдруг она закричала, широко распахивая рот и дико выкатывая глаза: — Алтерка! Это я тогда напилась. Чаю с ромом… Я, твоя мать! Я!
— Ты? Ты? — не понял Алтерка. — Чего ты хочешь? Что ты мне говоришь? Я хочу спать. Оставь меня в покое!
И вдруг его слипающиеся глаза вспыхнули ясным пониманием, как свеча перед тем, как погаснуть:
— Ты что-то подлила сюда… в чай… Ой, ой! Яд?.. Скажи! Ты…
— Подлила, сын мой! Я, твоя мать. Это несчастье началось с чая с ромом. И чаем с ромом оно закончится. Сейчас, сейчас…
— Те… тетя! — застонала и Кройнделе. — Мне как-то нехорошо. Воды!.. О!..
— Я не твоя тетя!.. — вдруг увидела над собой Кройнделе отвратительно искаженное лицо Эстерки. — Я не твоя тетя! Я твоя мать, слышишь? Мама! Твоя, настоящая…
— Настоящая… — повторила Кройнделе и запрокинула свое личико вверх. — Во мне все горит. Как в огне… Ребенок во мне мечется… Под сердцем…
— Во мне тоже все горит. Шестнадцать лет. С тех пор, как ты родилась. Еще раньше… Пусть это не случится с тобой и с твоим ребенком! Доченька моя, нет!.. — Эстерка перевела дыхание и добавила с экстазом тронувшейся умом: — Вот его слово… праведника из местечка Ляды: «Лучше гореть на этом свете, чем на том свете». Все… все трое!..
3
Глухое храпение послышалось вместе со звоном сброшенных на пол стаканов. Голова и руки Алтерки упали на накрытый стол, и он забылся тяжелым сном. От шума Кройнделе очнулась. Она выпила меньше яда, чем Алтерка, и потому еще как-то держалась.
— Смотрите, тетя! — слабо шевельнула она дрожащей рукой. — Не оставляйте его!.. Приведите его в себя!.. Чтобы он не…
— Нет, доченька! — сказала Эстерка, не двигаясь с места. — Пусть он спит. Пусть он крепко спит. Как камень. Он сегодня нагулялся. Пусть его нечистая кровь успокоится. И кровь его отца — тоже…
Теперь ее хриплые слова звучали страшно. Они напоминали лай собаки, которую с трудом удерживает железная цепь… Броня фальшивой гордости и человеческого стыда, которую она носила столько лет, раскололась теперь на куски. Тайны, которые она хранила под нею, вылезали наружу и бросались, как ядовитые змеи, на самых близких ей людей, на ее собственных детей. Но те больше не двигались, не проявляли никакого страха, не убегали. Пробуждение Кройнделе тоже было кратким. Ее русая головка упала на округлые руки, и она страшно захрипела…
— Спи! — сказала Эстерка, опустив на ее спину свою смуглую руку. — Спи, доченька!..
И вдруг она вскочила, смертельно испуганная своим собственным словом и тем, что погладила свою дочь: «Чего я еще жду? Что я тут говорю своим полумертвым детям?»
Молнией в ее мозгу пронеслась мысль о том, что она еще может вдруг сойти с ума и с криком о помощи побежать в село. А потом все получится еще гнуснее, еще отвратительнее… Нет! Ни следа не должно остаться от всей этой грязи…
Она вбежала в кухню, схватила лампу, вытащила из нее фитиль и принялась разливать по дому нефть. Однако скоро в жестяном брюшке лампы ничего не осталось. Она злобно швырнула ее и схватилась за большую глиняную бутыль, стоявшую в углу кухни, под столиком для отходов. Ее привело сюда скорее слепое чутье, чем ясная память. И оно не обмануло… Пузатая бутыль была жирной и почти полной. И Эстерка тут же принялась разбрызгивать нефть направо и налево широкими зигзагами, как женщины разливают воду, прежде чем подмести пол… Из кухни она вбежала обратно в комнату и стала выплескивать нефть где придется: на стулья, вокруг стола, на стол, на диван…
— Сейчас, сейчас! — хрипела она при этом, стараясь не смотреть на своих уснувших детей.
Удушающий запах нефти бросился ей в голову. В висках у нее стало горячо, в них болезненно бился пульс… И, сжигаемая страхом совсем потерять рассудок и остановиться посреди дела, Эстерка подбежала к пылавшей печи и принялась вытаскивать кочергой на пол раскаленные поленья. Ха-ха! Обо всем она позаботилась… Сначала она велела Даше, чтобы та не закрывала заслонку печи… Она, мол, сама закроет… И вот! Пригодилось!
Тлеющие головешки некоторое время тяжело дымились в разлитой нефти, наполняя дом удушающими испарениями. И вдруг раздался рык: «бум!», как случается, когда сажа вспыхивает в давно не чищенной печной трубе… Голубой огонь змеей побежал по полу, вставая, как светлый гребень, красными языками вокруг стола, охватывая стулья и диван…
Обходя вспыхнувший огонь, Эстерка вбежала в спальню и закрылась там. Через щели в отштукатуренной на крестьянский манер двери пробивался отблеск огня. Такая дверь служила слабой защитой, но позволяла все же выиграть пару минут.
И Эстерка воспользовалась этим. С тем же отчаянным восторгом, с которым она разливала нефть из глиняной бутыли и поджигала ее, она рванулась к ящику своего комода, выхватила оттуда шкатулку с украшениями, покопалась в ней и вытащила красный шелковый шнур, который уже должен был когда-то сослужить ей службу… Уже тогда, когда разразился картофельный бунт и она собиралась спуститься в погреб в доме реб Ноты Ноткина.
Взобраться на стул и накинуть верхнюю петлю на крюк люстры было для нее пустяком. Обе петли — и верхняя и нижняя на шелковом шнуре — были приготовлены давным-давно…
Теперь, когда Эстерка стояла на своем собственном эшафоте, на котором она сама была и приговоренной, и палачом, она ощутила некоторое облегчение. Ну, теперь уже не так страшно. С ума она преждевременно уже не сойдет и живьем тоже не сгорит… Ха-ха! Разбушевавшийся огонь уже пробивался сквозь деревянную дверь, просовывал под нее свою сияющую лапу с дымящимися когтями, ощупывал железную цепочку. Но от нее самой и от ее петли он был еще далеко…
— Увидь Ты, Тот, что сидит наверху!.. — сказала она, подняв глаза к низкому потолку с маленькой люстрой. — Увидь жертву, которую я, Твоя служанка, приношу Тебе!.. Всё, что у меня есть… — Она крепче затянула петлю вокруг своей шеи и подняла одну ногу. — Праотец наш Авраам принес Тебе жертву, но не заколол и не сжег. Я приношу
