Виллем Элсхот - Избранное

— Забери свою поганую мартышку, или я сверну ей шею, — пригрозил Брюло и замахнулся на Чико, не собираясь, однако, причинить ему вреда, так как любил зверька не меньше, чем его жена. Обезьянка одним прыжком вскочила на руки госпожи Брюло и возмущенно зашипела на нотариуса.

— Ну-ну, сынок, — успокаивала госпожа Брюло обезьянку, прижимая ее к груди. — Пусть только пальцем тронет. Я ему самому сверну шею. — И она повернулась к супругу спиной.

— Ха, ха, ха! — расхохотался Брюло. — Он заплатит с процентами! Держи карман!

Если они не были в ссоре, то Луиза уже в семь часов утра приходила в комнату Рихарда и принималась за дело. Она чистила его одежду, штопала носки, меняла носовой платок и раскладывала все по местам, так как он сам этого никогда не делал. Чтобы не тревожить его сна, она снимала туфли и ходила по комнате в одних чулках.

Завтрак постояльцев, плативших лишь пять франков в день, состоял из чашки кофе и двух булочек. Но кофе был плохой — Алина заваривала его с вечера, чтобы утром подольше поспать. С тех пор как Рихард пожаловался на это Луизе, ему стали подавать каждое утро превосходный чай, а то и шоколад, если его варили для госпожи Дюмулен, которая одна имела на это право. Ему приносили теперь не две, а все четыре пли даже пять булочек, и Грюневальд съедал их без труда, ибо немцы любят плотно позавтракать. Из-за чая и шоколада можно было не волноваться, ибо они хранились в больших коробках и госпожа Брюло не могла осуществить настоящий контроль за их расходом. Но из-за несчастных булочек, с которыми немец расправлялся в одно мгновение, Луиза жила в постоянном смертельном страхе.

В половине восьмого Луиза присаживалась на краешек постели, чтобы полюбоваться на своего милого, а без двадцати пяти восемь будила его поцелуем в губы. И хотя от него частенько разило пивом, ей и это было приятно. Когда он открывал глаза, она шептала: «Доброе утро, Рихард». И он отвечал: «Доброе утро, Луизетта».

Как только Грюневальд уходил из дому, Луиза возвращалась в его комнату, чтобы унести остатки завтрака и поскорее уничтожить все следы чая или шоколада. Она с наслаждением вытягивалась во весь рост на его кровати, вдыхала запах его простыней и целовала подушку, на которой всю ночь покоилась его голова.

Она думала о нем с утра до полудня (в этот час он приходил в пансион обедать), а потом до самого ужина. Когда хозяйка отправлялась в Управление благотворительными заведениями, а хозяин с Чико на плече сидел в парадной зале, листая свои досье, Алина и Луиза, случалось, подолгу стояли у кухонного окна и смотрели на улицу. И Луиза сравнивала одежду, длину усов и цвет волос проходящих мимо мужчин с полосами, усами и костюмом Рихарда. Все молодые люди уже носили в то время высокие двойные воротнички, которые красиво облегали шею, но Рихард продолжал еще носить длинные, старомодные одинарные воротнички, оставлявшие горло открытым. Это вызывало у Луизы слезы умиления. Ах, Рихард, Рихард!

Через день они по вечерам ходили гулять. Луиза охотно ходила бы каждый вечер, но Грюневальд три раза в педелю посещал Немецкий клуб, где пил пиво и играл в кегли. В хорошую погоду они бродили в Булонском лесу, а в дождь сидели на открытой террасе какого-нибудь захудалого кафе возле крепости. Луиза клала голову ему на плечо и жадно рассматривала все, что могла в нем заметить, даже волосы, росшие у него в ноздрях. Иногда она дразнила его, не давая ему поднести стакан ко рту, или неожиданно щипала его за ногу. И по ее сдержанному смеху он видел, как она счастлива. Если мимо проходил посетитель или кельнер, Грюневальд просил ее быть осторожнее, но Луиза была глуха и слепа. Тогда он напоминал ей, что тут может оказаться кто-нибудь из постояльцев «Виллы», а для нее было бы лучше, чтобы никто ни о чем не догадывался. Он не смел признаться, что немного стыдится ее, ибо сразу видно, что она только служанка.

Раз в две недели, по воскресеньям, они ездили после обеда в Сен-Клу, где был большой лес. Там они уходили подальше от дорог и на какой-нибудь полянке, защищенной густым кустарником, садились на траву, играли и дурачились. Луиза даже не чувствовала, как комары через чулки кусали ее ноги. Иногда они ссорились и часами не разговаривали. Потом наступало примирение, объятия, и Грюневальд, чтобы скоротать время, пытался обучить ее нескольким немецким словам. Она могла уже сказать «ich liebe dich»[13] и «ein, zwei, drei»[14], хотя произносила их очень странно, а теперь он хотел выучить ее говорить «bis zum Tode getreu».

— Ну давай, попробуй еще раз. Bis zum Tode getreu.

Слово за словом. И после каждого он ударял ее веточкой.

— А что это значит? — спросила Луиза.

— Верен до гроба.

— Правда, Рихард?

— Конечно, спроси у любого немца.

— Да нет, я хотела сказать, ты действительно будешь?

— Что будешь?

— Ну это…

— Верен до гроба? А почему бы и нет? Но сейчас речь не об этом. Давай повторяй.

Через четверть часа она выучила эти слова наизусть и твердила до тех пор, пока Рихард наконец не разозлился и не надулся.

Иногда он не мог удержаться от расспросов о ее муже. Грюневальд немного ревновал ее к этому незнакомому мужчине и хотел знать, высокого ли он был роста, носил ли бороду, сильный ли он был и мог ли бы он, Грюневальд, стать ее любовником, если бы ее муж был жив; от какой болезни он умер и, наконец, кого из них двоих она больше любит или, соответственно, любила. Луиза ответила, что ее муж был высокий, и Рихард иронически ухмыльнулся, словно хотел сказать, что рост не пошел ему на пользу, а когда она заявила, что он был сильным, немец незаметно пощупал свои мускулы. Узнав, что муж Луизы умер от чахотки, Грюневальд сразу забеспокоился — в этот день он уже три или четыре раза кашлянул; когда же он наконец спросил, кого из двоих она больше любит, Луизе не захотелось отвечать: про себя она подумала, что тут и сравнения быть не может.

— Отвечай же, — подбадривал он ее. — Смелее! Не надо меня щадить. Его, да? Вот видишь, — сказал Рихард.

— Но я же не сказала «да»?

— Нет, но это совершенно излишне. Я и так все уже понял.

— Ну так вот, ты ошибся.

— Пустой разговор. Не станешь же ты утверждать, что меня любишь больше?

— Стану, — тихо ответила Луиза. И так оно и было. Ведь тот покойник, а этот теплый и живой. Рихард сказал, что не верит, а сам был ужасно доволен.

Под вечер, с боем часов, они спускались по узким улочкам к реке и доезжали на пароходе до Парижа. На палубе было полно народу, самого разного: парочки тихо жались по углам, компании молодежи шумели, рассевшись на перилах, что строжайше воспрещалось, одинокие пожилые мужчины поглядывали сквозь сигарный дым на юных девиц. Наступал вечер, и на берегу зажигались газовые фонари.

В центре города они сходили с парохода и искали подходящий ресторан. Бродили, заглядывая в окна, пока им не попадался приличный и в то же время недорогой. Тогда Рихард подталкивал ее к двери.

Они садились за столик на две персоны, Луиза брала меню и выбирала блюда, а Рихард заказывал вино. Она накладывала ему салат и разрезала мясо, ибо руки ее не привыкли к праздности, к тому же она хотела показать, что не ленива и будет хорошей хозяюшкой, если он надумает жениться на ней. Как знать.

Обычно ужин на двоих обходился им в пять франков, и Рихард с тяжелым сердцем вручал официанту деньги.

Как будущий деловой человек, он думал о том, что они прекрасно могли бы поесть и в «Вилле», где это ничего не стоило, так как он платил за месяц вперед, а Луиза тоже имела право по воскресеньям ужинать у госпожи Брюло. Но там, конечно, они не могли сидеть за одним столом, ибо Рихард, как постоялец, ел, разумеется, в парадной зале, а Луиза — на кухне.

«Дорогое удовольствие, — думал Грюневальд. — Платить пять франков только за то, чтобы посидеть рядышком да еще после того, как провели вместе почти целый день, — это уж слишком».

После ужина они ходили в кафешантан, где два часа сидели за чашкой кофе, так как там все было очень дорого. Пели декольтированные дамы и красноносые французские солдаты в форменных фуражках. Предполагалось, что все это ужасно весело. По дороге домой Луиза продолжала восхищаться. «Неужели тебе понравилось?» — спрашивал Рихард.

В этот период Грюневальд был единовластным монархом в сердце Луизы и все остальные — живые и мертвые — отступили перед ним. Она сама не осознавала этого до тех пор, пока однажды ее брат с сыном не решили сделать ей сюрприз и не нагрянули в воскресенье после обеда, когда она собиралась на прогулку с Грюневальдом. Бедняги вошли в кухню, где Алина мыла пол; Луиза в это время у себя в комнате застегивала корсет. Брат приложил палец к губам, чтобы Алина возгласом удивления или как-то иначе не выдала их, и попросил ее крикнуть, что два господина желают поговорить с вдовой Луизой Кретер.