В раю - Пауль Хейзе
Она на мгновение умолкла, волнение мешало ей говорить. Янсен пришел в такое смущение, что не мог найти слов для выражения своих чувств, и, схватив руку своей невесты, покрывал ее поцелуями. Юлия снова оправилась и продолжала немного тише:
— Как странно иногда меняются роли. Вообще, обычай требует от невесты, при бракосочетании, одно только «да» перед алтарем. Здесь нет алтаря и невеста держит сама венчальную свою речь. Я должна сознаться, что, отдав этому дорогому мне человеку свое сердце и поклявшись ему в вечной верности, я рассчитывала устроиться несколько иначе. Я надеялась, что мне, как и другим невестам, можно будет открыто перед алтарем освятить свой союз. Этому не суждено было совершиться, и я считаю себя не вправе быть настолько трусливой и мелочной, чтобы исполнение какой бы то ни было формальности поставить выше счастья двух любящих друг друга людей! С тех пор как для меня выяснилось, что дело идет о счастье и благосостоянии всей его жизни, как частного человека и как художника, я перестала колебаться. Мы оба уже не первой молодости и настолько опытны, что не можем ошибиться в наших чувствах. Мы связаны неразрывно, поэтому наш союз должен рассматриваться не как легкомысленный проступок или шалость, а как нечто, предопределенное самим небом. В силу этого предопределения я становлюсь его женою, а он моим мужем.
Юлия на минуту остановилась, так как ей изменил голос. Наступила полнейшая тишина. Мужчины, исключая жениха, не сводившего глаз с своей возлюбленной, стояли потупив взоры, в торжественном молчании, совершенно как если б они были в церкви; приемная мать Франциски закрыла платком глаза. У Анжелики слезы текли по лицу, что называется в три ручья, но в то же время она старалась взглядами ободрять свою подругу. Когда Юлия обернулась, Анжелика поспешно подала ей небольшую серебряную чашу, которую держала наготове, причем втихомолку пожала ей руку. В этой чаше лежали два, уже не новых, золотых кольца, носивших на себе следы долгого употребления.
— Это обручальные кольца моих родителей, — сказала невеста. — Они, в течение многих лет, служили символом союза, прочности которого не могли поколебать ни счастье, ни несчастье. Я думаю, что ты не будешь иметь никаких возражений против того, чтобы мы освятили наш союз этими кольцами. Вот кольцо, врученное когда-то моему отцу моею матерью. Передавая его тебе, я, в присутствии наших друзей, обещаю быть верной женой тебе и доброй матерью твоему ребенку, если, впрочем, ты не раскаиваешься в том, что посвятил мне свою жизнь.
Она не могла договорить. Тронутый и потрясенный до глубины души, Янсен схватил кольцо, надел его на первый попавшийся палец, порывисто заключил зардевшуюся как маков цвет невесту в свои объятия и, по-видимому, не хотел ее из них выпустить. Грудь его колыхалась от сдерживаемых рыданий. Он прижал лицо к шее Юлии, стараясь скрыть слезы, падавшие дождем на ее волосы.
Никто из присутствующих как бы не замечал этой потрясающей сцены. Россель серьезно изучал рисунки обоев, старый Шёпф вынул свой платок и обтирал им очки. Эльфингер стоял у рояля спиною к жениху и невесте и перелистывал какие-то ноты, Анжелика бросилась в объятия приемной матери Франциски, а Коле, без всякой видимой к тому причины, пожимал руку Розенбуша.
Когда Юлия несколько оправилась и осторожно высвободилась из объятий своего супруга, к новобрачным подошел Шнец, безжалостно крутивший до тех пор свою бороду, и пожелал им всякого счастья; это послужило сигналом общих поздравлений, рукопожатий, объятий и восторженных выражений радости. Все заговорили зараз: каждый пожимал руки жениху и невесте. Минуту тому назад все были растроганы, но теперь все видимо старались как можно скорее освободиться от этого настроения, очевидно, находя его излишним и неуместным.
Анжелика, позвонив стаканом, призвала всех к порядку и пригласила садиться за стол. Молодые должны были через несколько часов уехать, а так как жених еще не начинал укладываться, то приходилось поневоле торопиться свадебным пиршеством.
Все уселись по местам; Шёпф занял почетное место по правую руку невесты, Розенбуш подсел к Анжелике, а Россель, избегавший вообще за столом женского соседства, сел рядом с приемной матерью Франциски. О самом торжестве можно только сказать, что Россель предоставил в распоряжение Анжелики свою кухарку и прислугу и принял на себя также выбор вин. Впрочем, кроме самого разве Росселя, никто не обращал особенного внимания на то, что именно приходилось есть и пить. Те, которые сидели против молодых, до того были погружены в созерцание красоты Юлии и блаженства Янсена, что почти окончательно забывали о своих тарелках. Анжелика то и дело протягивала через стол руку, чтобы пожать руку своей подруги.
Юлия намеревалась уехать со своим мужем в Италию и отыскать там местечко, в котором они могли бы основаться. Избрав себе окончательно новую родину — во Флоренции, Риме или Венеции, молодые предполагали возвратиться в Мюнхен, чтобы захватить с собою Франциску, которую было бы неблагоразумно брать теперь с собою в зимнюю свадебную поездку.
Между тем Юлия, выбрав удобную минуту, вступила со стариком Шёпфом в переговоры о будущности его внучки. Несмотря на все влияние, которым она пользовалась в кружке своих знакомых, ей было нелегко победить упрямство старика. Все уверения в искренности раскаяния пожилого барона остались тщетны, не помогли также и намеки на возможность блестящей будущности для девушки. Наконец Юлия обратилась к хитрости и просила Шёпфа исполнить ее желание, хотя в качестве свадебного подарка, в котором он, старый друг ее мужа, вероятно, ей не откажет. Старик Шёпф не мог противостоять такой просьбе. Он торжественно обещал исполнить все то, о чем будет просить его барон. Тем не менее нельзя было не заметить, что немедленное примирение деда Кресценс с ее отцом было, в сущности, невозможно.
Янсен, слышавший весь разговор, несмотря на то, что он веден был вполголоса, поблагодарил старого своего приятеля крепким пожатием руки. Сам он, от избытка счастья, был, казалось, не в силах вымолвить ни слова.
Веселый говор друзей долетал до него точно издалека. Он устремил неподвижный взор на стоявшие перед ним цветы, не смея поднять глаза на чудную женщину, которая теперь уже действительно ему принадлежала; ему только с трудом удавалось улыбнуться, когда все общество разражалось дружным хохотом над какой-нибудь шуткой Шнеца или удачным замечанием Анжелики.
Только двое из собеседников, обыкновенно не отличавшиеся молчаливостью, казались на этот раз как-то особенно
