В раю - Пауль Хейзе
— Я побегу к Анжелике, у нее всегда есть что-нибудь в запасе, — или поедем лучше ко мне?
— Нет, оставь, мне все как-то противно. Голод и отвращение от пищи в одно и то же время — отличные условия для дальнейшего существования! Но это неудивительно. Если человек питается долгое время чем-нибудь вовсе для него не подозрительным и вдруг узнает, что эта пища была приготовлена из сора.
Юлия опустилась на диван около Янсена, облокотившись рукою ему на плечо, но он оставался совершенно равнодушным, тогда как обыкновенно малейшей ее ласки было достаточно, чтобы его отуманить.
— Ты должен рассказать мне все! — шептала она, лаская его, со слезами на глазах. — Я и ты, мы составляем одно целое, твоя жизнь — моя жизнь, тебе принадлежит все, что у меня есть, в том числе и я сама. Ты хочешь скрыть от меня что-то неприятное, чтобы не причинить мне боли; я хочу, я требую, чтобы ты честно поделился со мною страданиями, или я начну думать, что всегда была для тебя одною лишь живою, приятною для глаз картиною.
Он медленно покачал головой.
— И с этим надо покончить, — сказал он как бы про себя. — Но это будет еще больнее, и при этом разлетится в куски — не прекрасная статуя, а тот, кто ее создал — из земли — ха! ха! — как будто бы все созданное из земли не превратится опять в прах. Чудесная мысль! Чудесная будущность — ха! ха!
— Говори яснее, мой милый! Я из всего этого не понимаю ни слова.
— Яснее сказать: мне надо уйти отсюда — чем скорее, тем лучше, — понимаешь ли, что это значит? Я сам, откровенно говоря, понимаю еще не вполне, но это происходит от нервного расстройства. Мне надо еще раз выспаться.
— Куда ты уйдешь и зачем?
— Зачем? Странный вопрос, моя милая. Точно мы вообще знаем, зачем мы живем, отчего нам сегодня светит солнце и зачем оно будет светить завтра. И если разразится буря, не все ли равно, куда она нас занесет? Не думаешь ли ты, что в каком-нибудь определенном месте мне без тебя будет легче, чем в другом?
— Без меня? Ты бредишь! О, боже — это… но я схожу с ума, я пугаюсь невозможного!
— Да, именно, — сказал он с горькою улыбкою, — многое кажется нам невозможным, пока величайшие чародеи, случай и обязанность, не выкинут фокуса и не покажут, что невозможное не только возможно, но даже в сущности неизбежно. Откровенно говоря, я должен сознаться, что здравый смысл на минуту покидает меня, я тоже слышу какой-то внутренний голос, говорящий мне: это невозможно! А тем не менее это должно быть так — и мы ничего не можем поделать, не изранив себя жесточайшим образом о колючие шипы судьбы. Что с тобою вдруг сделалось? Ты сняла руку с моего плеча? Не сердишься ли ты на меня, бедная женщина, за то, что мне от судьбы так досталось? Скажи же сама, разве нам остается что другое, как отказаться от всякой надежды и предаться отчаянию? Я кажусь тебе, вероятно, чересчур спокойным, и ты думаешь, что я сделался к тебе равнодушным. Ты на этот раз ошибаешься: я лишился последних сил и не чувствую даже страданий от своих смертельных ран. Дай мне выспаться часочек, и ты останешься довольна, видя, как трудно будет мне переносить мою долю.
Янсен хотел встать, но снова опустился на диван. В это время кто-то постучался. Он услышал раздавшийся за дверью голос Анжелики:
— Только на одно слово, Юлия! Мне нужно кое-что тебе передать.
Юлия встала и открыла двери. Вслед за тем она вернулась к Янсену, который сидел совершенно безучастно, и подала ему письмо.
— Это тебе! — сказала она. — Это рука Феликса. Впрочем, не читай его теперь, я думаю, тебе было бы лучше предварительно отправиться ко мне домой, отдохнуть и попытаться поспать и поесть. Вы за ночь успели досыта наговориться, и поэтому в письме едва ли найдется что-нибудь новое и важное.
— Ты думаешь? — сказал он как-то странно. — Мы с Феликсом были друзьями, а потому, конечно, каждый из нас хорошо знает, что для другого нужно. Ну, бедное дитя, вскрой письмо: тогда ты увидишь, какие фокусы выкидывает иногда случай, чтобы сделать невозможное возможным. Прочти его мне, хотя, вероятно, оно ничего нового сообщить и не может.
Юлия нетерпеливо разорвала конверт и, облокотившись на окно, прочла следующие строки.
ГЛАВА XIV
Феликс — Янсену.
«Мы расстались вчера. Пораженный удивлением, я бежал как сумасшедший, ничего не видя, ничего не слыша. Так можно было только бежать от мучений ада! Когда мне ясно предстала вся бесцельность подобного бегства, я повернул назад; мне было бы очень приятно встретиться с тобою в ту же самую ночь. Но ты уже уехал, другие тоже предпочли еще до утра очистить дом, таким образом мне никто не мешал прийти окончательно в себя и приняться за это длинное послание, на которое не жду даже и ответа. Да и что мог бы ты сказать мне? Мы раз навсегда потеряны друг для друга. И все так ясно, что не требует никаких объяснений. К чему же лишнее писание или личные объяснения, когда не знаешь даже, следует ли смеяться или плакать?
Но я все же обязан покаяться перед тобою — нет, не перед тобою, а перед самим собою, и моя исповедь, до которой тебе, может, нет дела, послужит облегчением только мне, — облегчением, в котором ты мне, во имя нашей прежней дружбы, не откажешь.
Я постараюсь быть по возможности кратким.
Тебе известно, что я, еще при жизни отца, был послан на морские купанья и дважды проезжал город, в котором ты жил, в первый раз на пути в Голландию, где у меня были дела, и затем на обратном пути домой, куда меня безотлагательно призывали полученные известия. Тогда я хотел избавить нас обоих от такого короткого свидания, после столь долгой разлуки. Ты между тем женился и сделался отцом. Я хотел видеть твою жену и твое дитя и ради этого именно откладывал свидание до более удобного времени и пролетел мимо Гамбурга, не подозревая…
Несмотря на
