Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
— Видали? — спросила она. — А там, думаете, не загорится? И там загорится!
И, подобрав шлейф, она перескочила через лежавший на полу провод, словно здесь, на смирнском ковре, все еще прыгала через веревочку с той же грацией, как в былые времена где-нибудь на задворках. Один раз игрушка подвела: свет не зажегся.
— Вот сволочь! — выругалась Бьенэме, но сейчас же спохватилась: — Я хотела сказать — не всегда получается. Ну его!
Она отставила в сторону девушку с цветком и вернулась к Андреасу.
— Скажите, знакомый ваш — тоже писатель?
— Какой знакомый?
— Нечего представляться. Ну тот, с кем вы намедни шли по Кениггрецерштрассе, вы тогда еще на меня глаза пялили, как я со всем моим барахлом выехала.
— Ах, тот?
Его слегка задело, что она заметила Кёпфа, да еще запомнила его.
— Я мало знаком с ним, — сказал он, — да, он тоже пишет, но, по-видимому, известностью не пользуется.
— А зовут его как?
— Как его зовут? Но, милая фрейлейн Бьенэме, откуда же мне знать?.. Видите ли, я встречаюсь со столькими людьми, а он даже не принадлежит к тому избранному обществу, в котором я обычно вращаюсь.
Она лукаво посмотрела на него и оставила эту тему.
— Что же это я держу вас в такой душной комнате, — воскликнула она, вскакивая со стула. — Нет уж, пошли в залу.
Она отдернула портьеру, закрывавшую дверь красного дерева; верхняя половина была зеркальная, разделенная на квадратики медными прутьями. Бьенэме остановилась, подмигнула собственному отражению и лукаво усмехнулась в зеркало Андреасу, ожидавшему позади. Затем она распахнула дверь в парадные апартаменты, в торжественном молчании переступила порог, кашлянула и уставилась на гостя. Он не сразу нашелся что сказать.
— Ничего подобного я вообще не видывал, — произнес он, наконец, в невольном восхищении.
Она облегченно вздохнула.
— Верно? Ну, теперь определенно вы меня уважать будете… Ангелочков там, наверху, видали?
Овальный потолок был густо населен розовыми телами, которые плыли по чистой лазури среди цветочных гирлянд или же качались в больших блестящих раковинах, нежно прижавшись друг к другу. В искусных ракурсах являли они взору то плечо, то бедра, из сплетшихся рук и ног выступали пышные ляжки. Пряди волос, неизвестно какой голове принадлежащие, золотыми стягами развевались в воздухе.
— Как подумаешь, труда-то что положено, — заметила. девчонка Мацке с явным почтением.
Андреас снова заговорил о впечатлении от всей комнаты в целом.
— И как гармонично подобраны красные тона! Вы все это сами придумали, фрейлейн Бьенэме?
— Тоже сказали! Будто не знаете, что я в таких вещах ни бэ ни мэ. Нет, мне все это обстряпал один дяденька, Либлингом зовут, душа человек.
— Мы с ним большие приятели.
— Ну, стало быть, знаете, какой он с личности в своем длинном черном лапсердаке. Вот только мне мораль читает, всю голову задурил. Зато денег не жалеет, да и не к чему — деньги-то не его.
— Я знал, что у моего приятеля Либлинга изысканный вкус.
С видом знатока, заложив руки за спину, оглядывал Андреас обстановку. Темно-красные штофные обои обрамляли высокие зеркала, из которых, словно хрустальные руки, протягивались бра. А в промежутках пять окон струили шелковые складки своих малиновых драпри. Рояль Эрара{35}, стоявший посреди комнаты, был покрыт шалью цвета павлиньего пера, вышитой яркими букетами. Танцующие фигуры на большой резной чаше слоновой кости с улыбкой склонялись над своим бледно-желтым отражением в зеркальной поверхности черного стола. Мебели было немного, несколько золоченых диванчиков и стульчиков стояло по стенам и перед камином, доска которого опиралась на головы белых мраморных юношей. На камине выпячивали живот восточные вазы перегородчатой эмали, а над ними в светлых рамах висели две картины испанской школы: сцена в церкви, где в сиянии свечей и облаках ладана мелькали белые вуали и черные глаза, флердоранж, мозаика, ризы, миртовые венки; и женщина, играющая на гитаре, чрезвычайно реально изображенная: на ее платье из прозрачной ткани можно было различить каждую ниточку.
— А яркие-то какие, красота! — серьезно заметила девчонка Мацке, стоявшая перед ним, засунув палец в рот.
Андреас показал на пустой промежуток между двумя картинами.
— Тут, верно, чего-то не хватает?
Она кивнула головой.
— Здесь будет самый шик.
— Что же это такое?
— Нипочем не догадаетесь. Я всегда о такой мечтала, когда еще сопливой девчонкой была и конфирмировалась.
Она тихонько вздохнула и покачала головой. Он постарался развеселить ее.
— Вы когда-нибудь музицируете, фрейлейн Бьенэме?
— Полно вам надо мной надсмехаться!
Одним прыжком очутилась она у рояля, подняла деку и хватила по струнам так, что загудело, потом ударила по клавишам и одним пальцем подобрала шесть нот германского гимна.
— И все, — заметила она. — А ведь выходит! Ну-ка, теперь вы покажите свою образованность и чему вы у господ научились. Ведь вы дольше моего возле них третесь.
Андреас покраснел. И сейчас же яростно набросился на клавиатуру. Он старался отыскать в памяти какую-нибудь мелодию, но припомнил только одну польку и забарабанил, извлекая из инструмента такие неистовые звуки, что стекла дребезжали, а подсвечники звенели стеклянным звоном. Складки шелковых портьер зашуршали и зашелестели, какая-то дверь распахнулась, а девчонку Мацке как вихрем подхватило. Она закружилась, зажмурив глаза, открыв рот, подняв руки и запрокинув голову, словно охваченная внезапным неистовством менады; рыжие волосы хлестали по белому, как мел, лицу, шлейф капота развевался вокруг, словно перья громадной голубой птицы, то взмывая вверх, то снова опадая. Налетев с размаху на стол, так что чаша слоновой кости свалилась с подставки, владелица виллы «Бьенэме» очнулась от экстаза. Она остановилась, прижала руку к сердцу и, тяжело дыша, все еще не приходя в себя, прошептала с блаженной улыбкой:
— Ну и музыка! Прямо за душу хватает! — Отдышавшись, она добавила: — А теперь держитесь!
Через столовую, где на темных панелях и на полках резного буфета мерцали белым светом парадные серебряные сервизы, и через гостиную с дубовыми колоннами, мебелью янтарного бархата и с цветущими померанцевыми деревьями у окон они вышли на лестницу. Там им поклонился лакей. Бьенэме кивнула ему.
— Это мой лакей Фридрих, — сказала она. — Правда, красивый мужчина? Я даже побаиваюсь за себя. Да только Антон (я вам его тоже покажу) еще красивше. Антон — мой кучер. Вы здесь уже прибрались? — спросила она лакея, напуская на себя строгость. Но тут же снова обратилась к Андреасу: — Фридрих стирает пыль с этого старья, у него до черта ловкие руки, мыльный пузырь возьмет — и тот не лопнет. Я-то уж сама ни до чего до этого не касаюсь, упаси бог.
И она указала на изящную бронзу,
