Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— Где мой ребенок? — не уставала спрашивать Мария. — Принесите мне ребенка, он должен быть здесь!
— Я обыскала всю квартиру и никакого ребенка не нашла. Это только ваше воображение.
— Почему не приходит Минго? — спросила она вечером, когда у нее усилился жар. — Он был здесь, но вы его спровадили. Когда-нибудь вы же должны будете меня выпустить, я тогда все расскажу. Передайте Викки: если она тотчас же не пришлет ко мне Минго, ей придется скоро повидаться с господином Киршем.
— Кто такой Кирш?
Не дожидаясь разъяснения, сиделка с озабоченным видом вышла из комнаты. Предварительно она позвонила Лисси. Та явилась и сразу выложила:
— Я не могу так быстро все вам рассказать, фрейлейн, старая карга сейчас вернется. Сюда, конечно, заходил господин Минго и хотел вас видеть. Но госпожа вцепилась в него как клещ, — сперва коктейль, потом ужин да всякие шуры-муры. Он взял и удрал.
— Ребенок! Мой ребенок! — молила Мария.
— Фрейлейн, из бездны нет ответа.
В шутливых словах прозвучало подлинное сострадание. Но дверь уже открылась, вошел Бойерлейн. Он знаком велел Лисси удалиться, потом, как всегда, показал себя свободным от социальных предрассудков и сравнительно искренним.
— Я сожалею об этом несчастном случае, хотя с точки зрения логики должен его оправдать. Вы с Викки только таким путем и могли прийти к предначертанному концу. Немного крови, — вы должны согласиться, что крови вы потеряли из-за нее совсем немного, — а в итоге, Мария, Викки вас любит!
— Мой ребенок! Ребенок! — молила Мария.
— Она готова пасть на колени у вашей постели, осыпать вас поцелуями. Но тем не менее я вынужден был отправить ребенка в приют, чтобы спасти его от нее. — Он твердо повторил — Чтобы Викки в конце концов не сбежала с вашим ребенком в Швейцарию. Скажите сами, что бы вы тогда сделали?
— В очаг?
— …где вы будете его навещать. Через неделю вас спустят с постели.
— Навещать? Я его заберу! Он мой.
— Об этом мы поговорим после.
Так как больная стала еще беспокойней, Бойерлейн решил, что его это больше не касается.
— При всей моей к вам симпатии, которая вам известна, самым близким человеком, с кем вам следует обсудить свои дела, является, естественно, ваш жених. Я правильно называю его женихом?
— Его ко мне не пустили.
— Могу заверить, что в данном случае только исполнялось предписание врача. Впрочем, он придет завтра, в десять утра. Независимо от этого я должен открыть вам, Мария… — он вдруг подсел с краю на ее кровать и наклонился к Марии, глядя ей прямо в лицо, — что у меня есть деньги за границей, и только с вами вдвоем я поехал бы туда, где мой текущий счет. Если вы со мною не поедете, я предпочту остаться здесь и сидеть в заключении — выражаясь фигурально. В действительности я неприкосновенен. Но все равно: независимый от превратностей делец, я, как человек, ставлю свою ставку целиком на тебя, Мария из Вармсдорфа!
Он мог говорить сколько угодно, Мария лежала в обмороке. Не заметил этого адвокат Бойерлейн, или даже предпочитал, чтоб его не слышали? Ему представилась возможность без свидетелей выворачивать душу наизнанку, это переходило в оргию, и Мария, лежа без сознания, все-таки участвовала в ней. Оба, и Бойерлейн и Мария, доросли, наконец, до большой и буйной жизни! Тем, чего он тщетно искал у Викки и что она старательно перед ним разыгрывала, Мария обладала от природы: ее личности суждено было полностью раскрыться в преступлении!
— Я улавливаю этот запах, дышу этим воздухом! Ты вовлекаешь меня в удушливую атмосферу убийства, и я в ней расцветаю! Викки с ее мнимыми любовниками, выстрелами мимо, похищением детей… Эта старомодная женщина еще рассчитывает, что после развода превратит меня в дойную корову! Здесь ей положена граница. Никогда она меня не погубила бы, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств. Но ты, Мария из Вармсдорфа, ты тянешь меня вниз, совратительница, ввергаешь в хаос, и я следую за тобой! — расчувствовался синдик, надежно поместивший свои деньги.
Он замолк, наконец, — довольно говорил его устами хаос, который жил в нем, в его спинном мозгу, а сейчас напомнил о себе резкой болью в позвоночнике. Бойерлейн отдался боли и смертельно побледнел. В холодном поту, шатаясь, встал он с кровати, жадно выпил стакан воды. Затем опять напружинился и быстро вышел.
Ровно в десять явился Минго. Потрясенный, он стоял в дверях, опершись о косяк. Сиделка, не дожидаясь, когда ее о том попросят, удалилась из комнаты.
— Что они сделали с тобой! И я недоглядел! Теперь я больше не позволю себя отстранять, — заявил он и подошел ближе. — Мария, вставай, мы едем домой!
— Сперва заберем ребенка!
— Я привезу его тебе потом. Сейчас ты должна ехать со мной к моим родителям. Вставай, поезд не ждет.
— Лжешь ты! — Она сидела в постели и смотрела на него в упор.
Он съежился, он просил, как нищий:
— Ну, брось, Мария, девочка моя, брось!
Однако под ее пристальным взглядом он вынужден был открыть, что знал.
Ребенок опекунским советом отнят у матери. Адвокат Бойерлейн поставил на вид, что мать по причине своей профессии не может его воспитывать, а расходы по содержанию он вместо шурина берет на себя.
Мария покачала головой.
— Нет. И это неправда. — Речь ее была все так же осторожно-медлительна.
Минго пожал ее руку, холодную как лед.
— Поедем сперва домой! Когда мы поженимся, они должны будут возвратить тебе ребенка. Закон есть закон.
— Или у тебя рыбья кровь? — Она задыхалась.
Минго видел, что надвигается что-то страшное.
— Я больше не буду, — обещал он, как маленький.
— Клопы! — пронзительно закричала Мария. — Я их раздавлю! Они у меня поплатятся! Долой клопов! — кричала она.
Минго держал ее за руку. Но Мария извивалась, ему пришлось пустить в ход всю свою силу.
— Викки! Курта! Бойерлейна! Адель!
Одичалым голосом выкрикивала она имена тех, кого ненавидела. Ее лицо показалось Минго незнакомым, он испугался, и в тот миг, когда его хватка ослабела, Мария выпрыгнула из кровати. Она заметалась по комнате, натыкалась на разные вещи, и вещи падали и разбивались.
— Я тоже человек! Я человек! Не буфетчица, не портниха, не батрачка! И даже не мать своего ребенка, у меня его отняли. Зимой батракам дают расчет! — кричала Мария. — Меня и за человека не считают!
Минго повернул ключ в замке и завесил скважину носовым платком. Он знал: сейчас постучат в дверь, в комнату войдут, и что Мария совершит, она совершит при свидетелях;
